него пилотку. Но это был последний выстрел патрульного. Шубин сделал еще два шага вперед и практически в упор всадил пулю в голову солдата. А затем повернулся к Карлу Руэ. Зажав рукой рану в плече, тот пытался двинуться дальше по улице Гинденбурга и уже успел уйти метров на пятнадцать. С этого расстояния Шубин произвел еще два выстрела. Одна пуля попала в грудь связиста, другая – в голову. Ефрейтор рухнул на землю. Для него все было кончено, как и для двоих патрульных. Тогда Шубин повернулся, подобрал упавшую пилотку и с такой же скоростью бросился бежать назад.

Он понимал, что все равно не сможет больше пользоваться сараем как убежищем, хотя и смог ликвидировать пленного. После такой перестрелки немцы обязательно прочешут все дома в этой части города. Найдут и жадного деда, и сарай, где имеется погреб со сломанной крышкой. Нет, здесь оставаться нельзя. Обязательно надо перегнать «Мерседес» в другое место. Может быть, в таком случае отправиться на нем в Синельниково, выручать друга Петра? А заодно передать новости в штаб генерала Попова.

Такое решение было логичным. Но сможет ли ефрейтор Карл Руэ объяснить своему начальству, почему его целую ночь не было в казарме? А Шубин пока что был очень заинтересован в том, чтобы как можно дольше оставаться в роли связиста Карла Руэ. Разведчик думал об этом всю дорогу, пока бежал к сараю. И в итоге решил, что такое объяснение для капитана Ленца он найти сможет. «Скажу ему, что я провел всю ночь в «веселом доме», с девушками, – решил разведчик. – Ведь он сам посылал меня туда, в бордель. Я немного перебрал пива, увлекся… В результате проспал. Что мне за это будет? В худшем случае – несколько суток на гауптвахте и недовольство капитана. Да плевал я на его недовольство! Для меня главное – выручить Петра из госпиталя и продержаться затем при штабе до тех пор, пока я не узнаю все подробности о немецких планах».

Решение было принято, осталось его исполнить. Шубин прибежал к сараю, рванул дверь… и обнаружил, что на ней висит новый замок, от которого у него не было ключа. Пока разведчик разглядывал препятствие, со стороны дома послышался скрипучий голос хозяина сарая:

– Надо бы денежек еще подкинуть. Без денежек машину не отдам. От тебя больно много беспокойства. Человека какого-то у меня в подполе держал, сам в форме немецкой бегаешь… Мне за это от немцев знаешь что может быть? Мы на такое не договаривались. Давай еще подкинь, иначе не получишь свое авто.

Первым порывом Шубина было вынуть пистолет, приставить его к голове этого жадюги и объяснить, что будет, если он будет продолжать тянуть с него деньги. Но Шубин знал, что разведчик не должен поддаваться порывам чувства, он должен сохранять трезвую голову при любых обстоятельствах. Из слов старика следовало, что он принимает Шубина за бандита, который промышляет разбоем на дорогах, в том числе используя форму оккупантов. И это было разведчику на руку. Это означало, что с жадным дедом можно сотрудничать и впредь – только нужно выждать время, пока у немцев уляжется паника, и нужно за сотрудничество с дедом заплатить. Поэтому он повернулся к хозяину сарая и сказал:

– Беспокойство, говоришь? Допустим, было такое беспокойство. Но больше не будет, я ручаюсь. За то, что случилось, я заплачу, я не жадный. А если ты начнешь крысятничать, деньги с меня тянуть – как бы у тебя больших неприятностей не было. Вот тебе три сотни рейхсмарок – и давай быстро открывай сарай. И ключ от этого замка отдай.

По-видимому, дед тоже умел видеть свою выгоду и не поддаваться чувству – в данном случае жадности. Он молча шагнул к Шубину и протянул ключ. А в ответ получил от разведчика пачку оккупационных денег.

Шубин открыл сарай, вывел машину и погнал ее по уже стемневшему городу прочь, на восток. Патрулей он не очень боялся – они знали, чья это машина, и не осмелились бы остановить автомобиль такой важной персоны. К тому же на разведчике сейчас была немецкая форма, и он был уверен, что найдет ответ на любые вопросы, если ему их кто-то вздумает задать.

Однако его никто не останавливал до самого выезда из города. А выехав из Запорожья, Шубин остановился в первом же подходящем месте, наладил рацию и передал в штаб генерала Попова сообщение о том, что в Запорожье прибыли три эсэсовские танковые дивизии. Это была огромная сила. Правда, пока Шубин не знал, что именно задумали немцы, какую каверзу. Но они явно готовили для наших войск какую-то ловушку. Об этом Шубин и сообщил в наш штаб. И в ответ получил приказ: во что бы то ни стало выяснить планы врага. Впрочем, он и сам отдал самому себе такой приказ.

Дальше, до самого Синельникова, разведчик ехал уже без остановок. В поселок Шубин въехал уже за полночь. Он подрулил к госпиталю, но выходить из машины не спешил. Открыл свой вещмешок, достал форму группенфюрера Занделя и переоделся. И уже затем, надвинув поглубже на голову фуражку, направился к входу в госпиталь.

Как и следовало ожидать в это позднее время, в фойе никого не было, кроме дежурной медсестры. При виде высокого гостя она растерялась, не знала, что и сказать. Зато Шубин точно знал, что ему нужно.

– Мне срочно необходим мой водитель! – надменным тоном заявил он. – Мой водитель, рядовой Вольфганг Шольц. Два дня назад я оставил его здесь для лечения и предупредил, что вскоре приеду за ним. Он лежит на втором этаже в палате номер двадцать семь. Немедленно приведите его сюда!

– Но… насколько я знаю, этот больной еще не совсем здоров… – залепетала медсестра. – Его еще не выписали… Необходимо лечение…

– Здесь я решаю, что кому необходимо! – рявкнул Шубин. – Мне нужен мой водитель! Немедленно приведите его сюда!

– Это может решить дежурный врач! – решила сестра. Она наконец нашла, на кого свалить ответственность. – Сейчас я его позову!

Спустя несколько минут перед Шубиным предстал дежурный врач. Он тоже стал говорить о том, что больной Шольц нуждается в дополнительном лечении. Но Шубин был непреклонен. Он пер словно танк и в итоге пробил все преграды. (В общем, он был готов и к тому, что медики откажутся выписывать «рядового Шольца», и тогда придется организовать его побег из палаты; но это не потребовалось.) В конце концов в приемную вывели Петра Мельника – с рукой на перевязи, но явно хорошо себя чувствовавшего и посвежевшего. Мельник, он же Шольц, подписал все бумаги о том, что он