– Он пьет? – спросила Саида.

– Не знаю, – удивился Федор. – А кто сейчас не пьет?

– Зачем Чумаров поехал к жене в тот вечер?

– Забрать ее домой, по его словам.

– И напился? – В голосе Саиды прозвучали саркастические нотки.

– Напился он после того, как узнал, что она будет репетировать до утра.

– Почему же он не уехал домой?

– Вы думаете… Спрошу. Думаете, боялся оставаться дома один? Или обеспечивал себе алиби? Саида, – сказал вдруг Федор с раскаянием, – я вас замучил своими проблемами, ради бога, извините. Я просто дурак!

– Вы неправы, Федор, мне было очень интересно. Правда, интересно. Если вы не против… – она замялась.

– Что? – выдохнул Федор. – Конечно!

– Возьмите меня на допрос Чумарова, если это не против правил. Можно?

– Можно, – разочарованно ответил капитан, который надеялся совсем на другое. – В восемь утра у меня встреча с подругой Герасимовой, после чего я заскочу на пару минут к себе, и в девять тридцать заеду за вами.

– Я буду ждать в холле, – сказала Саида, протягивая руку. – В девять тридцать.

– Хорошо. – Он взял ее руку и тут же качнулся от мощного электрического разряда, пронзившего его с головы до пяток.

Они стояли под пальмой, и Федор держал ее руку в своей руке. Он мог бы стоять так до утра, чувствуя подрагивание токов в ее теплых пальцах. Саида высвободила ладонь, потрясла ею в воздухе, засмеялась слегка натужно и сказала своим восхитительным, низким, чуть сипловатым голосом:

– Вы не занимаетесь борьбой, капитан? У вас сильный захват.

– Извините! – вспыхнул Федор. – Спокойной ночи!

Он выскочил из фойе гостиницы как ошпаренный. Только через два квартала ему удалось выровнять дыхание. Он шел домой, руки в брюки, глупо улыбаясь, поддавая ногой валявшиеся на тротуаре жестянки из-под пива и кока-колы, пустые пачки сигарет, повторяя вслух ее имя, словно пробуя на вкус:

– Саида… Саида! Саида, Саида, Саида!

Дверь за капитаном захлопнулась, и я осталась одна в пустой квартире. Я стояла в прихожей, не соображая, что нужно делать. Мой обостренный слух выхватывал из пространства разрозненные мелкие звучки вроде астматического тиканья будильника в спальне, скрипа старого буфета и равномерного капанья воды из кухонного крана. Окружающая действительность была враждебна, и внезапно я почувствовала страх, иррациональный и необъяснимый. В ушах тонко звенело. Я поспешила в гостиную, рухнула на диван и накрылась с головой пледом.

«Людмилы больше нет… – билась мысль. – Радостной, полной жизни… Нет. Нет. Нет…»

Тоска, пульсирующая боль в затылке и страх… Кто выбирает и решает? Почему Людмила? Почему из всех людей выбрали Люську? Кто выбрал? Кому она перешла дорогу? Чем провинилась? Человеку или… им? Я и сама не знала, кто такие они. Все зло мира, силы потусторонние, демоны грызущие…

Судьба?

Мысли ворочались туго, и я повторяла, как заезженная пластинка:

– Почему? Почему, Господи? Как же так? Люсенька, как же так? Как же ты не убереглась, моя хорошая, добрая, золотая… Ты ушла из студии после девяти и исчезла. Исчезла на людной, освещенной фонарями улице. Что произошло? Кто привез тебя на поляну в Черное урочище? Зачем? Этот капитан ничего мне не рассказал… или рассказал? Не помню! Не помню… У меня не хватило смелости спросить…

Мысли мои комкались, и ни одна не додумывалась до конца. Капитан спрашивал… О чем он спрашивал? О личной жизни Людмилы.

– Регина! – вдруг осенило меня. – Конечно, Регина! Соперница! Убийство из ревности! Вот он, мотив! – Я вскочила с дивана, готовая немедленно звонить капитану. – Ревновать Витю Чумового? – вдруг пришла отрезвляющая мысль. – Из-за таких, как Витя, не убивают. Не убивают из-за таких. Значит, не Регина. В городе говорят: ритуальное убийство… Случайность? Или…

О чем еще спрашивал капитан? О работе! Он спрашивал, над чем Людмила работала в последнее время. Я попыталась сосредоточиться, но напрасно. Людмила не рассказывала мне о своих замыслах, а я не спрашивала. В последний раз мы виделись в пятницу. В пятницу, в день убийства! Она забежала на минуту выпить кофе. Я сделала бутерброды. Мы болтали с набитыми ртами. Людмила говорила о свадьбе, о медовом месяце, который они проведут в Италии, а у нее прошлогодние тряпки. Говорила, что устала как собака. Говорила о свадьбе как о решенном деле. В четыре она ушла – сказала, нужно поработать. О планах на вечер она не упоминала. Говорила что-то о работе… Я задержала дыхание, боясь вспугнуть мысль. О работе… Что именно? Стоп! Людмила сказала, что идет домой! Сказала, нужно поработать в спокойной обстановке, а то в студии вечный гвалт и толпа. Материал – бомба! Она так и сказала – бомба! Я вскочила с дивана, снова готовая звонить капитану. Перед глазами вдруг промелькнуло смеющееся лицо Людмилы. Она допивает кофе на ходу, уже стоя, торопится…

Я застонала. Знать бы! Если бы я только знала! Я бы никуда ее не отпустила! Почему я не расспросила о… бомбе? Что ей удалось раскопать? Ее смерть – нелепая случайность или… они убрали свидетеля? Заставили замолчать? Кто эти люди? Фанатики? Преступники? Как она пересеклась с ними? Почему ничего мне не сказала?

Я забыла про капитана. Вопросы падали на мою бедную голову, мыслительный аппарат буксовал, ответов не было. Я довела себя до полного изнеможения, повторяя: «Господи, почему? Почему? Почему?» Чувство вины пожирало меня…

За окном меж тем сгустились сумерки. Я пролежала под пледом весь день, боясь высунуть нос. Мне было жарко и неудобно. Внезапно я подумала о Юрке Шлычкине. Шлычкин – единственный оставшийся друг, я рассказывала ему о Людмиле…

Я вспомнила, как он спокойно и деловито сунул меня под душ, уложил в постель, лег рядом… Надежный, как банкир. Позвонить и попросить прийти! Эта мысль принесла мне облегчение. Позвать Шлычкина! Я схватила мобильник, набрала его номер. Бесстрастный голос оператора сообщил, что абонент временно недоступен. Это было полной неожиданностью. Шлычкин всегда на месте!

Я набрала номер еще раз и еще. С тем же результатом. Облом. Упрямо и тупо я набирала его номер, и оператор терпеливо повторял, что его нет, что он недоступен, исчез, растворился, захвачен в плен инопланетянами. Я возненавидела этот тупой механический голос.

После десятого ответа я смирилась. Пока я звонила Шлычкину, в комнате стало совсем темно. Я сидела на диване, напряженно вслушиваясь в пустоту квартиры. Оглушительная трель дверного звонка ввергла меня в состояние панического ужаса. Я зажала рот рукой, удерживая рвущийся вопль. Ни за какие коврижки не открою! Звонок повторился. На цыпочках я подошла к двери. В глазок смотрело искаженное, как в самоварном боку, гротескное лицо художника Коли Башкирцева с торчащими пиками усов и длинными локонами.