Мне показалось, человек замер. Ни шороха, ни шелеста. Почему он притих? Прислушивается? Новая волна ужаса, хотя, казалось бы, куда больше.

«Никогда больше… – клялась я мысленно, – никогда больше… ни за какие коврижки я не буду играть в детектива! Честное слово! Если я только выберусь отсюда живая и невредимая… если только мне удастся выбраться… никогда! И над Савелием смеяться тоже не буду!»

Потом я подумала, что двадцать минут уже прошли и вот-вот должен появиться Башкирцев.

«Колечка! – взмолилась я про себя. – Иди скорее! Пожалуйста! Пока меня не убили! Только осторожнее!

До меня вдруг дотронулось что-то теплое и мягкое. Я судорожно втянула в себя воздух и с трудом удержала вопль. Телефон на столе вдруг взорвался оглушительной трелью. Мне казалось, я лечу в пропасть. Телефон звенел и звенел.

Звонил кто-то, кому было неизвестно, что Людмилы уже нет… Или ошиблись номером. Теплое и мягкое, нежно мурлыча, терлось о мое лицо. Муся! Людмилина кошка, о которой я, свинья, совсем забыла. Откуда же она взялась? Сидела одна в запертой квартире? Я прижала Мусю к себе. Теперь она мурлыкала мне прямо в ухо. Ее усы щекотали мне щеку. Я дернула плечом…

Телефон продолжал пронзительно звенеть. Нас было двое в комнате – я и убийца. Каждая новая трель впивалась в меня тысячей колючек. Убийца, казалось, исчез. Затаился. Перестал дышать.

Телефон наконец умолк. Тишина, наступившая после оглушительного звона, тоже оглушала. Она сгустилась и давила, как крышка гроба. В этой тишине явственно раздавалось мурлыканье кошки. Человек нагнулся, заглянул под стол, стал шарить рукой. Теряя сознание от ужаса, я подтолкнула Мусю к этой шарящей руке. Рука отдернулась, потом появилась снова и погладила кошку по голове…

Я перевела дух. Человек стал выдвигать ящики письменного стола. Он шуршал бумагами, перекладывал какие-то предметы. Потом подошел к книжным полкам. Средняя, где Людмила держала свежие материалы, была заполнена до половины. Последним стоял материал, над которым она работала. Человек стал снимать папки и класть на стол. Он что-то искал. Он что, все папки собирается просматривать? Их там около сотни, не меньше.

Человек затих, словно задумался. Видимо, ему пришла в голову та же мысль. Вдруг он пошел из комнаты. Я определяла его маршрут по едва слышному скрипу половиц. В своих кроссовках он передвигался бесшумно, как зверь. Кажется, зашел в спальню. Мою правоту подтвердил стеклянный дребезжащий звук – ударилась о стену дверца одежного шкафа, «индийской гробницы», как называла его Людмила, массивного старинного сооружения с резными ангелами, трубящими в трубы, и толстым матовыми стеклами в дверцах. «Кролик, беги!» – сказала я себе и на четвереньках полезла из-под стола. Бежать не получилось, я даже стоять не могла. Чтобы не рухнуть на пол, я уцепилась руками за крышку стола, ожидая, когда пройдет ощущение взрывающихся пузырьков газа в ногах.

Человек все еще был в спальне. «Скорее, скорее, скорее!» – молила я кого-то. Явь напоминал сон, когда с ужасом понимаешь, что нужно бежать, но продолжаешь топтаться на месте.

Подхватив Мусю, я на цыпочках двинулась в прихожую. С неслышным стоном облегчения нажала на ручку двери и оказалась на лестничной площадке. Мужество немедленно вернулось ко мне, и я невнятно подумала: ну, теперь пусть попробует! Держась за перила одной рукой, другой прижимая к себе тяжелую кошку, я поплелась с третьего этажа вниз. Из подъезда я выскочила уже довольно резво. Коля метнулся мне навстречу, порывисто обнял. Я ответила ему таким же пылким объятием и расплакалась от облегчения. Мы стояли как влюбленные после долгой разлуки. Муся снова замурлыкала. Ей нравилось, что ее обнимают сразу двое. Я судорожно всхлипывала, Коля гладил меня по голове.

– А это кто? – спросил он, дергая кошку за ухо.

– Людмилина Муся. Коля! Он там!

– Кто?

– Убийца!

Коля смотрел со странным выражением на лице. Должно быть, решил, что испытание оказалось мне не по силам.

– Он там! Шарил в Людмилиных бумагах. Видимо, убийство связано с ее работой. Я думала, что умру от разрыва сердца. Я могла до него дотронуться! Неужели ты не слышал моих призывов? Телепатических?

– Не слышал. А… а где он сейчас?

– Остался в квартире. Неужели ты никого не видел?

– Входила какая-то пара…

– И больше никто?

– Не заметил, – Коля пожал плечами.

– Нужно вызвать ОМОН!

– Пошли, – сказал Коля, увлекая меня от подъезда. – Сейчас найдем автомат. В моем мобильнике сели батарейки.

Через два квартала я сообразила, что мы могли устроить засаду и рассмотреть убийцу, когда он будет выходить из дома.

– Я думаю, он слышал, как ты открыла дверь, – сказал Коля. – Я даже думаю, что он спускался по лестнице вслед за тобой и стоял в подъезде, пока мы не ушли.

– Может, он идет за нами?

– Не исключено!

Мы зашли за ближайший угол и притаились. Прошла минута, другая, третья. Никто не появлялся. Город был пуст, и только гулкое эхо гуляло как хотело, беспорядочно отражая наши голоса и шаги и швыряя их как мелкие камешки в стены домов…

В восемь ноль-ноль утра капитан Алексеев стоял у ворот городского морга. Утро было солнечное и радостное, вокруг спешили озабоченные, недовольные действительностью и невыспавшиеся люди. Все у них в жизни было не так, как хотелось бы, – мало денег, некрасивая жена, неблагодарные дети, язва желудка, – у каждого свое. И только у тех, кто находился за серой металлической дверью морозильной камеры, все было уже никак. Капитан Алексеев задумался о бренности жизни. О том, что мы размениваемся на всякую ерунду, думая, что впереди вечность, недовольны, безрадостны, а между тем уже протянута рука с ножницами, и уже щелкают, раздвигаясь, ножи, уже задумалась судьба, какую нитку состричь, а на нитках висим мы, человеки…

Девица Окулова так и не появилась.

В восемь двадцать капитан вопреки обещанию плевать на мелочи, с трудом сдерживавший желание обругать попадавшихся навстречу невыспавшихся и недовольных прохожих, отправился к себе в райотдел. Мысль о том, что через час он увидится с Саидой, примиряла его с необязательностью окружающего мира. Он отправился пешком, рассудив, что в час пик в троллейбус лучше не соваться, тем более что идти совсем ничего.

У входа стояла толпа с плакатами, человек двадцать. На плакатах было написано: «Свободу узнику совести Виталию Вербицкому», «Позор душителям!», «Виталя, мы с тобой» и «Держись, лицедей». Тут же помещались представители прессы: телевизионщики канала «Интерсеть», фотографы и репортеры с мохнатыми микрофонами на длинных ручках. В первом ряду манифестантов стояли знакомые капитану артисты: двое лилипутов в розовых цирковых трико; девушка, которую бросали в воду, в костюме Кармен; парень с большим ртом и выпученными глазами («Жабик!» – вспомнил Федор) и другие, наряженные арлекинами, коломбинами и римскими сенаторами. Был также Нептун с бородой до пят и трезубцем, потеющий Дед Мороз в теплой шубе и шотландец в клетчатой юбке с волынкой, из которой он выдувал пронзительные немелодичные звуки. Рядом с волынщиком стоял скандально известный в городе адвокат Паша Рыдаев по кличке Брехунец, устраивающий спектакль из любого судебного разбирательства. В данном случае мэтр, видимо, решил устроить спектакль еще до начала суда. Несколько оперативников скалили зубы в стороне, но не вмешивались.