Вратко задумался: а пойдут ли рыцари вот за такими ревнителями веры, чтобы убивать еретиков и язычников, жечь их посевы и жилища, насаждать гневом и сталью единственную, по их мнению, правильную веру? И вдруг понял: нет смысла рассуждать — пойдут, не пойдут. Они уже пошли. Из Лангедока и Гаскони, Оверни и Пуатье, Анжу и Шампани, Бургундии и Фландрии. Из Нормандии и Франции. И во главе их стоит герцог Вильгельм Бастард, а по правую руку от него — Эвд, епископ Байеский. И несут они впереди строя шитую золотом хоругвь, дарованную папой Римским, а на челе — папское благословение и отпущение грехов.

А все вторжение нормандцев в Англию есть не что иное, как попытка Рима вернуть утраченное было влияние на острове, а также не дать закрепиться на нем урманской ереси, которую нес Харальд Суровый со своим войском. И поход этот можно назвать «крестовым», ибо ведется он от имени и по поручению церкви, желающей утвердить Господний Крест по всему известному миру. А отец Бернар из числа разведчиков, что идут впереди войска, выискивая слабину во вражеском стане, вредят неприятелю, подготавливая победоносное продвижение своих сил. Потому-то он не гнушается подлости и предательства, идет против правил и установлений рода людского, против заповедей Божьих, что рассчитывает на отпущение грехов. Ибо в борьбе за процветание церкви и торжество веры нет запрещенных приемов, любой поступок оправдан, даже самый бесчеловечный.

— А кто этот чернявый рыцарь? — спросил новгородец, уже догадываясь, какой ответ получит. — Откуда взялся?

— От герцога Нормандского взялся, — отвечал Хродгейр. — Вернее, он от герцогского брата, епископа, поклон Бернару передавал. А еще от архиепископа Руанского. Звать этого рыцаря Хьюлам д’Оввэ.

— И как он через пролив переправился? — удивленно теребил бороду Гуннар. — Храбрец! Я думал, нормандцы уж и забыли, что их деды и прадеды славными мореходами были. Сидят теперь на суше, конским потом провонялись…

— А он и правда храбрец, — подтвердил Черный Скальд. — И что такое честь воинская, еще помнит. Хоть я для него и варвар, и язычник, идолопоклонник, а все-таки излишне зверствовать он Эдгару не давал.

— А щеку тебе кто жег? — воскликнул Вратко поражаясь. — Ножичек калил…

— Щеку… Щека — что? Мелочь. Зажило бы как на собаке, — отвечал викинг. — Он пытал, но не калечил.

Хродгейр надолго замолчал, видимо вспомнив, как лишился зрения по милости Эдгара Эдвардссона. Вратко еще подумал, что вождь хёрдов на удивление стойко переносит страшное увечье. Сам бы новгородец выл бы от тоски, грыз бы землю и бился головой о камни, если бы оказался на месте скальда. А он молчит, в себе держит, даже не пожаловался ни разу. А что иногда задумывается, как сейчас, к примеру, так это и незаметно почти.

— Хьюлам д’Оввэ, — продолжал рассказ Хродгейр, — отправился от берегов Нормандии в рыбацкой лодке, в бурю. Сопровождал его всего лишь один оруженосец — надежный и проверенный спутник. Им удалось совершить невозможное — пересечь пролив и добраться до Белого[45]острова. Лодчонка разбилась лишь о скалы пролива Солент.[46]Рыцарь выбрался на сушу, а оруженосец утонул. Каким-то чудом он раздобыл коня и пять дней скакал к Йорвику, чтобы доложить отцу Бернару, когда Вильгельм собирается высаживаться на берегах Суссекса.

— Он что — такая шишка большая? — недоуменно пробасил Олаф.

— Кто? — не понял Вратко. — Рыцарь?

— Да нет! Монашек этот худосочный. Жаль, что он нам в руки не попался, я б его пополам перервал бы — на одну ногу наступил бы, а за другую дернул…

— Погодит ты, йотун злобный, — усмехнулся Гуннар. — Ты спросить хочешь, почему к нему рыцаря погнали?

— Ну да! Целого рыцаря, да еще и не из последних, как я понял, к какому-то монашку шелудивому!

— Думаю, он гораздо важнее, чем со стороны кажется, — покачал головой новгородец. — Видно, сила Бернару дана немалая. От бога или от сатаны, я не знаю…

— Да от какого бога?! — возмутился Олаф. — Врет — куда там Локи, отцу лжи! Язык, что у гадюки, раздвоенный!

— Зато, когда молитву читал, все мое колдовство перебил, — понурился Вратко. — Если оно было, колдовство-то…

— Вот и выходит, что он тоже колдун, — буркнул Рагнар Щербатый, который уже мог ходить и даже выполнять несложную работу: огонь развести, воды согреть… Ведь за время отсутствия Вратко и хёрдов в Полых Холмах прошло никак не меньше десяти дней. — Колдует, а именем Белого Бога только прикрывается!

Из всех викингов дружины Хродгейра Рагнар больше всех был привержен к старым богам, постоянно носил на груди под рубахой оберег в виде серебряного молоточка Мйольнира, никогда не крестился, даже когда Бирсейский епископ служил службу перед отплытием войска Харальда с Оркнейских островов, и никогда не называл христианского бога Иисусом Христом.

— Значит, теперь он понадобился нормандцам! — воскликнула Рианна.

— И даже знаю зачем… — задумчиво проговорила Мария.

— Зачем, дроттинг? — Гуннар забрал бороду в кулак.

— Бернар говорил… — Она задумалась на мгновение. — А был ли уже день Святого Михаила?[47]

— Был, — с уверенностью сказал Хродгейр. — Ибо в день Святого Михаила рыцарь Хьюлам д’Оввэ заявил, что войско герцога Нормандского высадилось на берегах Англии.

— Откуда он узнал? — напрягся Вратко. — Тоже колдун?

— Думаю, он раньше знал…

— И Бернар мне тоже говорил, что Вильгельм Бастард хочет высадиться в этот день…

— Он очень красиво рассказывал, — Черный Скальд говорил медленно, вспоминая события минувших дней. — Будто бы видел все своими глазами. О корабле герцога Вильгельма, плывущем впереди всех…

Вратко зажмурился и тоже представил себе величественно скользящую по волнам пролива флотилию нормандских судов.

На волнах кружился мусор и клочья пены — свидетели недавней непогоды. А между небом и водой играли яркими красками знамен и парусов сотни кораблей. Их борта украшали щиты, штевни — раззолоченные резные фигуры.

И впереди всех — самый большой и самый быстрый корабль, раскинувший паруса, словно степной орел крылья. На верху мачты у него полоскалась по ветру тяжелая хоругвь, присланная папой, чуть ниже ее трепетал флаг с изображением креста. Вильгельм всячески подчеркивал, что борется за веру против отступников и еретиков. На разноцветных парусах этого корабля было нарисовано по три льва — герб Нормандии, а носовую часть венчала фигура мальчика с натянутым луком в руках и стрелой, готовой к спуску.