Звонким шепотом, многозначительно поглядывая на ощетинившиеся копьями ряды динни ши, словен проговорил:

Кость холма исконная

Сколом хрупким ломится…

Оттенок лица Лохлайна сравнялся с цветом его волос. Он втянул воздух, будто задыхаясь. Невольно поглядев на вершину холма — неужели ожидал, что крепкий камень немедленно провалится, послушный приказанию ворлока? — десятник кивнул. Но отдал распоряжение своим воинам постоянно следить за викингами, а к двери, перекрывающей проход, приставил усиленную охрану — весь подчиненный ему десяток.

Лосси с товарищами остались в сырой пещере и тут же принялись разводить там костры. Все хорошо помнили, как проснулись закоченевшие, едва не замерзнув до смерти.

А Гуннар с Олафом понесли по длинным переходам Хродгейра. Для Черного Скальда кое-как соорудили носилки: два щита и два копья сослужили добрую службу. Когда вождя хёрдов отвязали от дерева, Вратко ужаснулся. На теле Хродгейра не осталось живого места. Ожоги, порезы, колотые раны — следы пыток. Это не считая сломанной руки и глубокой рубленой раны бедра, рассекающей мышцы почти до кости.

Мария Харальдовна не плакала, как повела бы себя любая женщина или девка у Вратко на родине. Дочь конунга молча подошла к изувеченному скальду, опустилась на колени около носилок и прижалась щекой к плечу. Там, где оставался кусок чистой, не тронутой палачами кожи, шириной не больше двух ладоней.

— Я верила, что ты вернешься, — прошептала королевна.

Губы Хродгейра дрогнули. Здоровая рука тихонько поползла и сжала пальцы Марии.

— Я не мог не вернуться, дроттинг. Я ведь знал, что ты ждешь меня. Как говорил когда-то Торнбьёрнссон?

Ныне мне приснилось:

Надо мною Наума

Льна струила слезы,

Хлин рубахи длинной

Повила враз резво,

Ран фаты, мне раны.

Что сон сей вещает,

Сам не вем, невежда.[42]

Мария улыбнулась краешками губ:

— Этот сон, клен клыка кольчуги, вещает, что тебя нужно долго лечить. Теперь уж я не отпущу тебя, Черный Скальд, пловец пролива влаги Вальхаллы.

И она взялась за врачевание Хродгейра с таким рвением, что даже викинги, ревностно относящиеся ко всему связанному с жизнью и здоровьем их любимого вождя, только диву давались. Никто из них, даже Гуннар, поднаторевший в лечении полученных в сражениях ран, не сумел бы справиться лучше. Рианна помогала подруге, стараясь изо всех сил. Очень кстати пришлись знания, которые пикта перенимала от матери и бабки — ведь Мария родилась и выросла в Норвегии, а целебные травы Англии и прилежащих островов отличались от тех, к которым она привыкла на родине.

Вдвоем они целыми днями заваривали остро пахнущие травы, процеживали настои, отстирывали от крови и сукровицы старые повязки, накладывали новые. Промывали раны и ожоги. Попросив о помощи кормщика, зашили разрез на бедре. Наложили лубок на сломанное предплечье.

Хродгейр терпеливо сносил ежедневные заботы. Подшучивал над собственной немощью. Припоминал висы давно умерших скальдов:

Бледен я-де ликом —

Платья иве диво.

Кровью красной рдея,

Раны нас не красят.

Стрел пурга тугая

Губит многих, люба.

Вострый вихрь вонзился,

Верно, прямо в сердце.[43]

А когда целительницы отдыхали от праведных трудов, отвечал на настойчивые расспросы Вратко и Гуннара. Чего добивались рыцари и монах? Кто такой смуглый рыцарь и откуда взялся? Что слышал Хродгейр, находясь в плену?

Ответы получались и ожидаемыми, и не очень.

Монах и два рыцаря хотели вырвать признание, где скрываются Мария Харальдовна и Рианна. Значит, Бернар продолжал верить в то, что дочь Харальда Сурового знает, где находится Святой Грааль. Ну или по-другому… Если не знает, то способна обрести искомое знание. Святоша был недалек от истины, предполагая, что пиктская девчонка, последняя из рода хранителей Чаши, может быть полезна в поисках христианской реликвии. Ведь не зря же и королева Маб с Керидвеной склонялись к тому же мнению. Как там вправду обстоит дело, Вратко не знал, но давно намотал на ус — все, алчущие заполучить Чашу (и неважно, называли они ее Святым Граалем, или Котлом Перерождения, или еще как-нибудь), пытались прежде всего захватить в свои руки пиктскую или норвежскую королевну. А лучше обеих сразу.

Само собой, Хродгейр ничего не сказал. Он попросту не знал, где скрываются его друзья, и не мог знать, ибо остался прикрывать отход прежде, чем Рианна обнаружила вход в Полые Холмы. Да если бы и знал, не сказал бы все равно ничего.

Нужно признать, поначалу с ним пытались договориться добром. Когда ничего не вышло, начали прижигать, резать, бить.

Эдгар Эдвардссон особо усердствовал. Видно, сказывалась его нелюбовь к северянам. Сакс считал, что из-за них он лишился престола Англии, правом на который обладал по рождению. Отец Бернар не особо его сдерживал, только остерегал время от времени, чтобы рыцарь не увлекся и раньше времени не замучил пленника до смерти.

Зато монах много и долго разглагольствовал насчет язычников и вероотступников, сетовал на отсутствие должного рвения у епископа Бирсея и у норвежских иерархов. С его слов, после епископа Гримкеля — друга и спутника Олафа Святого — ни один священнослужитель северных земель не совершил ни единого серьезного и решительного шага для утверждения веры Христовой в Норвегии, Швеции и Дании. Да и короли этих земель, которые обязаны были расширять влияние церкви на север, чаще препятствовали потугам миссионеров, нежели помогали. Достаточно вспомнить попытку благочестивого епископа Адальварда разрушить крупнейший языческий храм в Упсале. Святой отец прибыл в Швецию совместно с епископом Эгино из Сконе, но наткнулся на полное непонимание короля свеев Стенкиля.[44]Его величество, хоть и заявлял на словах о своей приверженности к истинной вере, воспрепятствовал разрушению языческого капища, заявив малодушно, что-де, верноподданные его не поймут излишнего напора и того и гляди учинят бунт: обоих епископов предадут казни, короля изгонят, а те, кто уже перешел в римскую веру, вернутся в язычество.

В Норвегии тоже не все обстояло благополучно. Торжественное шествие веры Христовой, так хорошо начавшееся трудами Олафа Святого, уже при жизни его наследников превратилось во что-то непонятное и откровенно еретическое. Вроде бы и не отрицали норвежцы учения Иисуса Христа, но и поклонялись богу как-то по-особому, примешивая к Святой Вере кучу языческих верований, а также поклонение солнцу. Конунги норвежские сами канонизировали святых и раздавали направо и налево епископские титулы, не спросясь папы Римского. Священники норвежские могли жениться и иметь детей… Когда отец Бернар об этом заговаривал, его глаза закатывались, а голос начинал звенеть столь праведным гневом, что того и гляди призовет выступать в поход по искоренению еретиков.