Вот что предстояло Саре, и она стояла несколько минут, раздумывая о своем будущем.

Потом щеки ее вспыхнули и глаза заблестели. Она выпрямилась и подняла голову.

– Но ничто, ничто, – воскликнула она, – не помешает мне оставаться принцессой, несмотря на то что я хожу в лохмотьях! Мария-Антуанетта была королевой и в то время, когда сидела в тюрьме и выносила насмешки и оскорбления.

Эта уже не новая фантазия не раз поддерживала Сару и помогала ей терпеливо переносить свое тяжелое положение.

У нее часто бывало такое гордое и спокойное выражение лица, что мисс Минчин выходила из себя. Ей казалось, что в такие минуты Сара живет в каком-то другом мире и не слышит грубых и оскорбительных слов, которые говорят ей, а если и слышит, то не обращает на них внимания. Иногда мисс Минчин, делая ей какой-нибудь строгий выговор, вдруг замечала, что спокойные недетские глаза смотрят на нее как будто с усмешкой. Она не знала, что в такие минуты Сара думает: «Вы не подозреваете, что браните принцессу, что мне стоит сказать только слово – и вас казнят. И я не говорю этого слова только потому, что я принцесса, а вы – жалкая, грубая, злая старуха и не можете быть ничем другим».

Воображая себя принцессой, Сара легче переносила грубое обращение и насмешки и в то же время никогда не позволяла себе быть грубой.

«Принцесса должна быть вежлива», – думала она.

А потому, когда служанки, беря пример с хозяйки дома, бранили и оскорбляли Сару, она отвечала им так вежливо, что они иногда с изумлением глядели на нее.

– У этой девочки такой важный вид и такие манеры, как будто она явилась сюда из Букингемского дворца, – говорила иногда кухарка. – Я часто браню ее, но она держит себя все так же. «Пожалуйста, кухарка», «Будьте так добры, кухарка», «Извините, кухарка», «Могу я попросить вас, кухарка?». Она так и сыплет такими словечками.

На другой день после визита Рам Дасса Сара давала утром урок французского языка.

Когда урок кончился, она стала собирать французские учебники, раздумывая о том, какие невзгоды приходилось иногда выносить королям. Альфред Великий, например, жил одно время у пастуха, и жена этого пастуха заставила его печь лепешки, а когда они пригорели, она ударила его. Как бы она испугалась, если бы узнала тогда, что он король! Что почувствовала бы мисс Минчин, если бы оказалось, что Сара принцесса – настоящая принцесса, несмотря на то что ходит обтрепанная и в худых башмаках? При этой мысли на лице Сары появилось то выражение, которое особенно раздражало мисс Минчин. На этот раз она совсем вышла из себя и, бросившись к Саре, дала ей пощечину – совершенно так же, как жена пастуха Альфреду Великому. Сара вздрогнула и с минуту стояла неподвижно, сдерживая дыхание, а потом тихонько засмеялась.

– Чему вы смеетесь, дерзкая, наглая девчонка? – крикнула мисс Минчин.

Сара уже успела овладеть собою, вспомнив, что она принцесса.

– Я думала, – ответила она.

– Сейчас же попросите у меня прощения, – сказала мисс Минчин.

– Я готова попросить у вас извинения за то, что засмеялась, – после минутного колебания проговорила Сара, – но не за то, что я думала.

– А что такое вы думали? – спросила мисс Минчин. – И как вы смеете думать? Что же вы думали?

Джесси захихикала и толкнула локтем Лавинию. Все девочки подняли глаза от книг и стали прислушиваться. Когда мисс Минчин бранила Сару, они всегда прислушивались. Сара говорила иногда такие странные вещи и ни капельки не боялась.

Не испугалась она и теперь, хотя щеки ее горели, а глаза сверкали, как звезды.

– Я думала, что вы сами не знаете, что делаете, – спокойно ответила она.

– Не знаю, что делаю? – повторила ошеломленная мисс Минчин.

– Да, – ответила Сара. – И я думала, что бы вышло, если бы я была принцессой, и вы ударили меня – что бы я тогда сделала с вами. И я думала, что, если бы я была принцессой, вы никогда, ни за какие мои слова и поступки, не позволили бы себе ударить меня. Я думала, как бы вы удивились и испугались, если бы вдруг узнали…

Сара так живо представляла себе все это и так уверенно говорила, что произвела впечатление даже на мисс Минчин.

– Что? – спросила она. – Что такое узнала бы я?

– Что я на самом деле принцесса, – ответила Сара, – и могу делать все – решительно все, что захочу.

Девочки с изумлением глядели на Сару. Лавиния наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.

– Ступайте в свою комнату! – крикнула, задыхаясь от гнева, мисс Минчин. – Сию же минуту!

Сара слегка наклонила голову.

– Извините меня, что я засмеялась. Это было невежливо, – сказала она и вышла из комнаты.

Девочки зашептались, уткнувшись в книги, а мисс Минчин с трудом переводила дыхание и старалась успокоиться.

– Заметила ты, Лавиния, как странно она смотрела? – шепнула Джесси. – Я, право же, не особенно удивлюсь, если вдруг откроется, что она не то, чем кажется.

Когда живешь в большом городе, где дома стоят сплошными рядами, интересно представлять себе, что говорят и делают у вас за стеной, в соседнем доме. И Сара часто старалась представить себе, что происходит за стеной, отделявшей образцовую школу от дома индийского джентльмена. Она знала, что его кабинет – рядом с классной комнатой, и надеялась, что благодаря толщине стены шум, который обыкновенно поднимался в классе после уроков, не мешает ему.

– Я начинаю любить его, – сказала она раз Эрменгарде, – и мне не хочется, чтобы ему мешали. Я считаю его своим другом. Ведь можно считать друзьями даже таких людей, с которыми никогда не обмолвился ни словом. Если думаешь о них и жалеешь их, они становятся близкими, почти родными. Я всегда беспокоюсь, если доктор приезжает к индийскому джентльмену два раза в день.

– У меня мало родных, – сказала Эрменгарда, – и я очень рада этому. Я не люблю своих родных. Мои две тетки постоянно твердят: «Какая ты толстая, Эрменгарда! Тебе нужно есть поменьше сладкого». А дядя всегда спрашивает меня: «В котором году вступил на престол Эдуард III?» – или что-нибудь в этом роде.

Сара засмеялась.

– Люди, с которыми не говоришь, не могут задавать таких вопросов, – сказала она. – И я уверена, что индийский джентльмен не задавал бы их и в том случае, если бы был знаком с тобою. Я люблю его.

Сара полюбила Большую семью за то, что та была счастлива; она полюбила индийского джентльмена за то, что он был несчастлив. Он еще не совсем оправился от своей болезни. В кухне – слуги какими-то неведомыми путями узнают все – о нем очень часто говорили. Он был на самом деле не индус, а англичанин, долго живший в Индии. Ему пришлось вынести много горя, а одно время он думал, что потеряет все свое состояние и что ему грозит не только разорение, но и позор. Это так подействовало на него, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. С тех пор он не мог вполне оправиться, хотя счастье снова улыбнулось ему и все состояние его уцелело.