— Мне ужасно жаль. Зачем ты подвернулся? Вымой скорее рану, а я достану тебе тряпку, — сказал Тедди, вытаскивая из кармана платок сомнительной чистоты. Роб никогда не обращал много внимания на свои несчастья и легко прощал все обиды, но теперь он сидел бледный как полотно, пристально разглядывая кровяные подтеки на ноге. Тед постарался скрыть свое волнение, прибавив со смехом:

— Неужели тебя смущают такие пустяки.

— Я боюсь бешенства, но если Дон действительно взбесился, я рад, что он укусил меня, а не тебя, — сказал Роб со слабой улыбкой.

При этих страшных словах Тед побледнел еще больше, чем брат и, уронив платок, прошептал с ужасом, глядя ему в глаза:

— О, Роб, не говори так! Что нам делать, что нам делать?

— Позови Нэн, она знает. Только не пугай тетю и никому не говори, кроме Нэн. Она на заднем балконе; позови ее как можно скорее, я покуда буду прикладывать воду. Не бойся же, Тедди, может быть, все еще окажется вздором. Мне пришла эта мысль, потому что Дон такой странный.

Роб храбро говорил, но длинные ноги Теда подкашивались, а лицо легко могло его выдать, если бы кто-нибудь ему встретился. Нэн лениво раскачивалась в гамаке, в виде развлечения изучая лекцию о крупе, когда взволнованный мальчик схватил ее за руку и чуть не опрокинул вместе с гамаком.

— Пойдемте к Робу в сарай! Дон взбесился и укусил его, и мы не знаем, что делать. Я один виноват во всем: никому не надо говорить! Идите же скорее!

Нэн быстро вскочила, но не потеряла присутствия духа. Они вскоре миновали дом, за стенами которого ничего не подозревающая Дейзи весело болтала со своими подругами, а тетя Мегги мирно отдыхала наверху.

К тому времени как они пришли в сарай, Роб окончательно овладел собой и спокойно рассказал все происшедшее. Одного взгляда на Дона, забившегося в свою конуру, было достаточно, и Нэн, которая принялась почему-то пристально разглядывать воду в кувшине, сказала медленно:

— Роб, есть только одно средство к спасению, и медлить нельзя. Мы не можем выяснять болезнь Дона или обращаться к доктору. Я могу это сделать, но будет больно, голубчик, а мне ужасно подумать, что я буду мучить тебя. — При этих словах Нэн утратила спокойствие, присущее ее профессии, голос ее дрогнул и слезы набежали на глаза.

— Я знаю, надо прижечь; пожалуйста, сделайте это, я могу терпеть. А Тед пусть лучше уйдет, — сказал Роб, плотно сжав губы и кивая головою на брата.

— Я не уйду, я все вынесу, если он может; это меня, а не его следовало бы прижигать, — воскликнул Тед, делая невероятные усилия, чтобы не заплакать.

— Пусть он останется, ему будет только полезно, — сказала Нэн строго, стараясь скрыть свое волнение перед тем, что предстояло обоим мальчикам. — Сидите смирно; я сейчас вернусь. — И она быстро направилась к дому, соображая по пути, что ей делать.

На кухне в этот день гладили, и яркий огонь еще горел под плитой. В комнате никого не было, так как прислуга отдыхала наверху. Нэн положила маленькую кочергу в огонь и в ожидании того, чтобы она накалилась, закрыла лицо руками, прося у Бога поддержки в предстоящем ей трудном испытании. Искать помощи было не у кого, и она знала, что нужно делать, если у нее только хватит присутствия духа. Всякий другой пациент был бы только интересен, но опасность, угрожавшая милому Робу, гордости отца, утешению матери и общему любимцу, приводила ее в отчаяние, и горячие слезы капали из глаз на старый вытертый стол, в то время как она старалась успокоить себя мыслью, что все их волнение может оказаться напрасной тревогой.

«Мне нужно сохранить присутствие духа, иначе мальчики не выдержат и произойдет общий переполох. Я не хочу пугать всех понапрасну, когда мы ничего не знаем. Я сведу Роба к доктору Моррисону сейчас же и покажу Дона ветеринару. А тогда будет видно, что следует предпринять».

Вооружившись раскаленным железом, кружкой ледяной воды и несколькими полотенцами, Нэн возвратилась в сарай, где мальчики сидели неподвижно, как статуи: один — изображая отчаяние, другой — покорность. И Нэн потребовалось все ее хладнокровие, которым она так гордилась, чтобы быстро и хорошо сделать свое дело.

— Одну минуту, Роб, и все будет кончено. Поддержи его, Тедди, с ним может сделаться маленький обморок.

Роб закрыл глаза, сжал руки и сидел, как маленький герой. Тедди, бледнее смерти, стал на колени за ним, терзаясь угрызениями совести при виде страданий брата. Нэн ловко сделала свое дело, и Роб слабо застонал, но когда Нэн позвала своего помощника, прося дать ей воды, ответа не последовало, так как Тедди лежал на полу в глубоком обмороке. Роб засмеялся, и ободренная такой приятной неожиданностью Нэн принялась за перевязку. Крупные капли пота выступили у нее на лбу, но работала она смело и решительно. Затем она поделила холодную воду между обоими пациентами, и Тедди, придя в себя, был очень сконфужен той слабостью, которую проявил в критическую минуту. Он умолял никому не рассказывать об этом и окончательно оскандалился, разразившись истерическими рыданиями на плече Роба.

— Ничего, ничего, теперь все прошло, — говорила Нэн весело, обмахивая своих пациентов старой соломенной шляпой кучера. Тед все еще всхлипывал, продолжая и плакать, и смеяться, а Роб старался утешить брата. — Слушайте, мальчики, что я вам скажу. Мы не будем никого тревожить, потому что мне кажется, что наш испуг совершенно ни на чем не основан. Дон лакал воду, когда я проходила, и я уверена, что он совершенно здоров. Нам все-таки лучше дать себе время прийти в себя и убраться с глаз долой, покуда наши физиономии не придут в порядок, поэтому поедем в город к моему старому доктору Моррисону, он посмотрит мою работу и успокоит нас, так как мы все порядочно взволнованы. Сиди смирно, Роб, Тедди запряжет покуда лошадь, а я сбегаю домой за шляпой и попрошу тетю извиниться за меня перед Дейзи. Я не знакома с ее подругами, им без нас будет просторнее, а мы закусим в моей квартире в городе и вернемся домой с легким сердцем.

Нэн болтала, чтобы скрыть свое волнение, обнаруживать которое ей запрещала ее профессиональная гордость.

Мальчики одобрили ее план, так как находиться в движении всегда легче, чем сидеть в спокойном ожидании. Тедди, шатаясь, отправился умываться к колодцу, а Роб, занятый своими мыслями, лежал смирно на сене, снова следя за ласточками.

Несмотря на его молодость, мысль о смерти, так неожиданно вставшая перед ним, вызвала в его душе целый рой новых и чуждых ему впечатлений. Он не знал за собой грехов, в которых ему бы следовало раскаиваться, ему вспоминались лишь маленькие недостатки, а наряду с ними в памяти вставала длинная вереница счастливых, занятых дней и годов. И Роб не боялся смерти, думая о жизни без горя и сожаления.

Его мысли первым делом обратились к отцу, для которого потеря старшего сына была бы тяжелым ударом. А слово «отец», произнесенное с дрожью в голосе, напомнило ему Небесного Отца, Который всегда близок к тому, кто призывает Его. И Роб, лежа на сене, сложил руки и коротко, но горячо молился под тихое щебетанье ласточек. Молитва успокоила его, и, предав себя воле Божьей, он решил бодро и весело ожидать всего, что могло ожидать его в будущем.