Подкрепившись кашей, Софи чувствует себя лучше. Надо через это пройти: похороны тети Конни представляются ей неким ужасным и унизительным публичным испытанием.

Поддавшись настойчивым уговорам Клэр, она надевает черное платье. Софи уже не задумывается о том, правильно это или нет. Она окончательно запуталась.

Похороны состоятся в полдень в Гласс-Бэй. Она планирует на пару часов выйти на работу, а потом добраться электричкой до Гласс-Бэй и взять там такси до церкви. Софи рассчитала, что дорога займет у нее полтора часа. Очень важно явиться в нужное время. Приди она слишком рано, и ее сочтут нетерпеливой: «Ну что, давайте поскорее покончим с этим, и я завладею домом старухи». Если появится поздно, тоже получится как-то не очень: «Вот, заглянула к вам, чтобы выразить соболезнование… Кстати, где ключи от того дома, о котором я слышала?»

В конечном счете она все-таки опаздывает. Только Софи собралась уходить, как в кабинет ее ворвалась какая-то девица и давай сообщать о сексуальных домогательствах со стороны сослуживца. Ясно, что никакого криминала не было («Радуйся, что мужики обращают на тебя внимание», – ловит себя Софи на непрофессиональной мысли), однако в подобных ситуациях необходима осторожность: это все равно как разряжать тикающую бомбу.

Потом неожиданно электричка останавливается между станциями на двадцать минут. Добравшись наконец до Гласс-Бэй и бегом поднявшись по ступеням, Софи задыхается от волнения и чувства вины.

За спиной у нее раздается топот, и вот уже рядом с ней бежит какой-то мужчина в костюме.

– Вы, случайно, не на похороны Конни Доути?

– Да, – задыхаясь, отвечает она, и они оба продолжают бежать.

– Я тоже, – говорит незнакомец. – Тогда возьмем такси на двоих. Ну надо же – электричка застряла! Я готов был биться головой о стекло.

Софи смеется:

– А я колотила кулаком в спинку сиденья перед собой.

Она успевает мельком заметить крупный нос и высокий лоб. Ее спутник бежит легко, зажав кейс под мышкой.

«Перестань, – думает она. – Перестань. Это не Он. Если станешь думать, что это Он, точно окажется не Он».

– Вон свободное такси!

Софи смотрит, как незнакомец бежит вперед и машет рукой.

«Хорошая фигура: высокий, широкоплечий. Прекрати немедленно!»

Он с улыбкой поворачивается к Софи:

– Похоже, нам повезло.

«Да уж, мне точно повезло. А улыбка у него забавная: дружелюбная и в то же время сексуальная. Перестань! Слышишь? Немедленно прекрати!»

Мужчина открывает перед ней дверь такси, и Софи проскальзывает внутрь. Он запрыгивает следом и называет водителю адрес церкви. Такое ощущение, что на заднем сиденье очень тесно. Софи чувствует запах его лосьона после бритья. Когда ее попутчик отодвигает манжету, чтобы взглянуть на часы, видит его мужественную руку. О господи!

– Ну что же, будем знакомы, – лучезарно улыбаясь, говорит она. – Я Софи Ханивел.

– Ага, – откликается он, насмешливо поднимая бровь, словно Джеймс Бонд. Этот тип и впрямь необычайно сексуален. – Так, значит, вы и есть та самая Софи? Очень приятно.

О господи, кажется, она уже много лет не испытывала ничего подобного. Моментальное взаимное притяжение. Это не пустые фантазии. Любовные флюиды так и бурлят вокруг. Она чувствует это коленями.

Мужчина протягивает ей руку:

– Привет, Софи.

Софи пожимает его теплую и сухую кисть, незаметно бросив взгляд на часы. Без пяти двенадцать.

«Я сразу поняла, что это судьба. И запомнила тот момент, когда мы сидели в такси и твой отец пожал мне руку. Это случилось без пяти минут двенадцать, в четверг, второго…»

– А я Кэллум, – говорит он. – Кэллум Тайдимен, муж Грейс.

Роза сидит в церкви на передней скамье, у прохода, а рядом с ней прислонена к стене трость. Скамья не дает опоры для поясницы, и Роза начинает чувствовать острую боль. О черт! Как же ей плохо, просто нет сил терпеть! Роза еле сдерживается, чтобы не заплакать. Если бы у нее в двадцать лет так болела спина, она бы капризничала, требовала таблетки и чай в постель. Но когда тебе за восемьдесят, никто особо не удивляется, узнав, что у тебя что-то болит.

Присутствующие на похоронах вполголоса переговариваются или сидят молча, сложив руки на коленях и стараясь придать себе важный вид. Время от времени кто-то приглушенно кашляет. На всех похоронах всегда одни и те же запахи и звуки. Густой, щекочущий ноздри аромат лилий. Это приглушенное шуршание. Иногда внезапные, неудержимые, просто душераздирающие рыдания. Правда, на похоронах, на которых в последнее время Роза часто бывает, рыдают немного. Если кто-то начнет громко оплакивать смерть пожилого человека, люди сочтут это чрезмерным: мы же, в конце концов, не в Италии. Вместо этого принято говорить что-то вроде: «Он хорошо пожил, не правда ли?»

Неудивительно, что тебе больно, неудивительно, что ты умер. Ты же старый. Это должно было произойти. И окружающим наплевать, что ты сам забыл о своей старости. Всем прекрасно известно, сколько тебе лет.

Роза размышляет о том стихотворении, которое ей когда-то очень нравилось, и довольна, что может вспомнить пару первых строк:

Не позволяй себе уйти смиренно в ночи тьму…

Кто вечно ищет свет, воздастся лишь тому.[3]

«Вот это правильно, – думает она. – Мы все должны бушевать, возмущаться и размахивать тростью: не хотим умирать! И уж разумеется, мы не хотим, чтобы у нас болели ноги, руки и спины!»

Она попросит Томаса отыскать для нее в Интернете полный текст этого стихотворения. В своем ноутбуке он может найти что угодно. Он милый мальчик, Томас. Так жаль, что у него ничего не получилось с Софи. Им всем очень нравилась Софи.

– В чем дело, из-за чего задержка? Здесь так холодно!

Слева от нее сидит Энигма, в ярком красном наряде. Ее ноги не достают до пола, а сама она постоянно вертится и глазеет по сторонам. Розе иногда кажется, что рядом с ней маленькая девочка, а не семидесятидвухлетняя бабушка.

– Роза! Ну почему здесь так холодно? Я думала, у них есть обогреватели. Да, мы пришли на похороны, но вовсе не обязательно заставлять нас чувствовать себя словно в морге! Правда же, Роза?

Роза упорно молчит. У нее нет настроения разговаривать. Энигма обиженно фыркает и поворачивается к Марджи, которая сидит с другой стороны от нее. Вот Маргарет никогда не игнорирует мать.

Только на прошлой неделе Роза и Конни, посмеиваясь, говорили о том, что посещение похорон стало их новым увлечением. Всю жизнь они вместе чем-нибудь занимались: теннисом, живописью, игрой в шары. А вот теперь увлеклись похоронами.

Все их подруги так сильно состарились, что каждый раз, покупая открытку с пожеланиями здоровья, Конни на всякий случай приобретала также еще одну, с выражением соболезнований, чтобы лишний раз не ходить в газетный киоск, когда «неважно себя чувствуешь». Роза считала это ужасным, но ее старшая сестра всегда была практичной особой.