Ласси и Фридрих его в итоге упросили. Петр Алексеевич махнул рукой, и заявил, что за последствия он не ручается, после чего и сделал эти двенадцать штуковин, которые он, Семен Голицкий, лично присыпал землей нынче ночью, размещая ровно в тех местах вместе с парой доверенных солдат, куда ткнул Ласси.

Но только сейчас, видя последствия своей ночной вылазки, Семен начал понимать, о чем говорил государь. А с другой стороны, это же не они к полякам первыми полезли, так что тут как говорится, сам черт не брат.

Пушки ударили второй раз уже более прицельно, собрав свою жатву, но к действиям пушек солдаты были уже привычны, это не взлетающая из-под ног земля, оставляющая за собой лишь трупы, так что бреши в рядах противника быстро затянулись, и они по приказу своего командира с упорностью быка, шедшего впереди, перешли на бег.

— Стрелкам приготовиться! — зычный голос Ласси разлетелся по холму, усиленный трубой, подаренной государем. Хорошая вещь, не надо по цепочке приказ передавать, больше шансов ничего не напутать.

Два ряда солдат вышли вперед. Первый ряд опустился на колено, второй застыл поверх их голов.

— Заряжай! — оторвать зубами кончик у бумажного патрона и засыпать порох в ствол, бумага самого патрона в качестве пыжа, пуля… Семен заметил, что практически повторяет действия заряжающих и, опомнившись, оглянулся, не заметил ли кто его волнения. Ему ведь еще двадцать, а уже доверил государь полк. Ну и что, что сам государь и друг его ближайший Петр Шереметьев еще моложе? На то он и государь, чтобы взрослеть в два раза быстрее остальных своих подданных. Семен еще раз оглянулся. Вон он, сидит на своем жеребце как статуя, только трубу время от времени к глазу подносит, и что-то говорит сидящему рядом с ним на каурой кобылке Салтыкову Петру Семеновичу. Тот иногда хмурится, но чаще всего с готовностью головой кивает. Видимо дельные новости государь генералу передает. Подбежал Репнин с бумажкой в руке. Адъютанту государя поручено следить за шаром и сигналами, которые оттуда дежурный воздушного полка передает. Государь читает и хмурится, видимо не очень хорошие известия. — Пли! — хорошо стрельнули, только громко, уши заложило почище грохота пушек. — Заряжай! — по телу пробежала дрожь. Скоро уже. Больше двух раз выстрелить все равно не удастся. — Пли! Первому пехотному – шагом, штыки примкнуть! Второму пехотному… — Первым тоже молодой офицер командует, друг детства Егор Комаров. Семен встрепенулся и выхватил шпагу.

— Штыки примкнуть! За мной! Шагом! — бой барабанов отсчитывает шаги и задает ритм, одна минута до столкновения, десять секунд. — Ура! — бой.

* * *

Жеребец Личика всхрапнул. Идеально тренированное животное не отреагировало на раздающиеся со всех сторон взрывы и звуки выстрелов, лишь беспокойно переступило с ноги на ногу.

Полки поляков и русских пехотинцев смешались, и сложно было сказать, кто все-таки побеждает. Внезапно послышался громкий звук войсковой трубы, и русские начали очень синхронно отступать. Личик недоуменно переглянулся с Браницким, в глазах которого застыла тревога.

— Да какого дьявола происходит? — в сердцах вскричал гетман, наблюдая, как полки пехоты русских слаженно отступают, прикрывая раненых и оставляя на земле убитых. Они именно отступали, а не убегали, и те горячие головы, кто решился бросится за ними, тут же были проткнуты штыками. Последним шел молоденький офицер с перепачканной кровью шпагой, раненная левая рука которого висела плетью, а по кисти на землю капала кровь.

Поляки недоуменно застыли буквально на несколько секунд, но и этого хватило, чтобы русские отошли еще дальше, создавая довольно широкую полоску пространства между собой и противником, а потом послышался слаженный грохот и на поляков посыпались ядра вновь заработавших пушек.

— Ах ты ж Маска Боска! — Бруницкий ударил кулаком по луке седла. — Этот проклятый шпион сообщил, когда русские оттеснят наши полки на расстояние, пригодное для артиллерийского огня! Снимите его оттуда! — и он выхватил фузею из рук одного из замешкавших солдат, вскинул ее и плечу и выстрелил. Не попал, слишком далеко висел шар, и это только усилило его раздражение. — Пан Личик, выводи крылатых. Смети этих червей своими пиками, втопчи их обратно в грязь, откуда они повылазили! — заорал он, глядя, как гибнут остатки венгерской хоругви, которая пока не проиграла ни одной битвы.

— Но… — Богумил нахмурился. — Я не думаю, что сейчас подходящее время… Пока работает артиллерия…

— Твое дело не думать, а выполнять приказы! Заходи с флангов, идиот! Они не успеют развернуть пушки, когда вы возьмете разгон. Вашек! Выводи полки резерва! Возьмите эту проклятую высоту, а этого проклятого мальчишку можете даже ранить! Несильно, — тут же поправил он сам себя, потому что никогда не простил бы ему гибели русского императора в таких непонятных для Речи Посполитой условиях.

Личик тронул поводья. Он был недоволен приказом, но здесь в армии даже поляки старались придерживаться дисциплины, которой отродясь не было у них во всех других делах.

Проехав к своему полку, он встал перед ними, вытащил саблю, и, выбросив руку вперед прокричал.

— Рысью! Разгон на пехоту руссов! Пики опустить! Вперед!

* * *

Семен Голицкий даже сначала не ощущал своего ранения, но когда они стояли и ждали, пока сработает артиллерия, то почувствовал слабость, а рука повисла плетью. После первых же выстрелов из пушек, он ощутил головокружение, а затем какой-то солдат потянул его за сюртук.

— Твое благородия, шел бы ты в тыл. А то упадешь на поле и затопчут тебя крылатые. У их ить кони обучены людей топтать.

— Какие крылатые? — даже собственный голос доносился до Семена как через вату. В глазах начали прыгать круги, он уже потерял много крови и продолжал ее терять, но упрямо стоял, едва держась на ногах от накатывающей вместе с тошнотой слабостью.

— Так ить понятно какие, вон те, — и солдат указал куда-то в сторону, показывая, на несущуюся прямо на них живую силу из коней, с тяжелыми попонами и качественной защитой на головах, и сидящих на них верхом гусар, уже опускающих свои чудовищные пики. Дань традиции эти пики, но до сих пор эффективны и способны переломить ход битвы.

«Это конец», — пронеслось в голове у Семена, но он упрямо сжал шпагу, готовясь подороже продать свою жизнь. Крылья за спинами у гусар действительно выглядели очень эффектно.

Пушки перестали палить, и в наступившей на мгновение тишине раздалось зычное.

— Рысью! Ружья поднять! Готовсь! Пли! — из-за спины второго пехотного, получившего столь необходимую ему передышку вылетел наперерез гусарам Рижский драгунский. Драгуны с пиками не стали связываться, они подняли ружья и практически синхронно выстрелили, разорвав строй гусар и создав в нем бреши, тем самым смешав силу первого удара, который уже не станет столь эффективным, как был бы, если бы строй шел с неизбежностью волны.

После первого выстрела, драгуны на скаку сунули ружья в специальные сумки при седлах и вверх выметнулись в основном сабли.