— Черт подери! Извини, милая, когда-нибудь мы закончим, например, когда я Шереметьева прибью, — я вскочил, оставив на земле распростертое тело. Девушка приподнялась, глядя на меня недоуменно слегка затуманенными глазами. А ведь я ей понравился. Ну еще бы: молодой, хорош собой, с тугим кошельком, это не тучного Бирона ублажать, готовя к встрече с герцогиней. Подумав, я порылся в кармане и бросил ей серебряную монету. Хм, судя по ее взгляду, я ей не просто нравился, а стал любовью всей ее жизни.

— Государь! Петр Алексеевич! — я едва не зарычал. Да дай мне хоть немного в себя прийти, ирод!

— Государь, — кусты раздвинулись, и ко мне вылез Давыдов. Надо же, я и не видел, как он исчез, деликатный ты наш. Бросив неодобрительный взгляд на девчонку, любующуюся серебрушкой, и не спешащей прикрыть прелести, которые я освободил, еще больше ослабив шнуровку на вороте ее сорочки, когда минуту назад валял по земле, гвардеец посмотрел на меня, кивнув, видя, что я полностью одет, а проклятая перевязь висит как влитая.

— Я слышу, не глухой, — и сжав губы, полез на Петькин зов. Ну не дай Бог там какая-нибудь ерунда, точно палкой отхожу, хоть моральное удовольствие получу, коль скоро меня физического лишили.

— Государь… О, вот ты где. А что ты там, Петр Алексеевич, в кустах делал? — Петька стоял прямо напротив того места, откуда я появился.

— В кости играл! — рыкнул я, схватив его за рукав и утаскивая в сторону от злополучных кустов.

— Правда? А с кем?

— С водяным, на желание, и почти проиграл ему тебя, но в последний момент выиграл русалку, — я остановился и посмотрел на него. — Что там у вас случилось, ежели вы прервали важное совещание, чтобы оторвать меня от столь увлекательной игры?

— Гонец с границы прибыл. Скакал во весь опор, едва животину не загнал, — Петька все пытался вытянуть шею, и посмотреть через мое плечо, наверное, русалку хотел увидеть.

— Петька, не зли меня, — я вернул его с небес на землю. Моргнув, Шереметьев словно опомнился и принялся рапортовать. — Гетманскую булаву быстро вручили Яну Браницкому, и теперь он подходит к границе с Курляндией во главе восьми пехотных полков, двух кавалерийских, и двух хоругвей.

— Что? — я захлопал глазами. Словно на меня ушат холодной воды вылили. И куда только бушевавшая во мне совсем недавно похоть подевалась? — Откуда у Августа столько войск?

— А это не Августа войска. Август только кавалерию предоставил, всю сплошь из шляхты. А пехота и хоругвь – личные объединённые войска самого Браницкого, Потоцкого и Чарторыйского, — Петька, видимо, решил меня добить. — Государь, там Ласси и Фридрих, кажется придумали, как его ласково встретить, да вломить так, чтобы мало не показалось.

— Ну что же, пошли послушаем. А потом, подозреваю, что выдвигаемся навстречу. Хочу посмотреть, у них взаправду крылья за спиной, навроде ангельских, или брешут летописи.

Цезарь переступил с ноги на ногу и тихонько заржал. Ему уже надоело стоять, он хотел нестись сломя голову по полю, а не стоять спокойно на вершине холма с непонятными для него целями, но он терпеливо подчинялся другу и хозяину, перед которым чувствовал себя виноватым.

Впереди перед нами расстилалось поле, с противоположного края которого показались польские войска. Вот мимо стройной шеренги пехоты проскакал летучий гусар коронной кавалерии. Надо же, и вправду крылья. Я знаю какую они несут смысловую нагрузку и от чего защищают, но все равно выглядит непривычно.

Отняв трубу от глаза, я повернулся к Ласси.

— Петр Петрович, это было разумно отдавать им Газенпот? — я повторял этот вопрос в сто пятидесятый раз, Ласси уже устал отвечать на него, но он терпеливо повторил то, что я уже слышал неоднократно.

— Да, государь, это было разумно. Они превосходят нас в живой силе почти в два раза. Кроме того, я не слышал об артиллерии, но она точно есть. Браницкий чрезвычайно богатый человек, он вполне способен прикупить своему войску несколько пушек. Он так давно мечтал о гетманской булаве, что сейчас ни за что не упустит шанс продемонстрировать ее в действии.

— Будет крушить врага этой булавой по головам, скача на белоснежном коне? — я иронично приподнял бровь, но Ласси невозмутимо ответил.

— Я бы не исключал этой возможности, государь Петр Алексеевич, — он приник к трубе, окидывая пристальным взглядом поле предстоящей битвы. — Как я и думал, Браницкий оставил два полка в захваченном городишке, чтобы охранять его, пока основные войска разбираются с нами. Довольно самоуверенно, потому что поляки не знают, ни сколько нас, ни на что мы способны…

— Почему ты так уверен, Петр Петрович, что им не известно про нас почти ничего? — я принялся осматривать в трубу выступающих поляков, пытаясь найти среди них гетмана Браницкого.

— Потому что они здесь, государь. Ежели бы знали, то даже они не полезли бы, — увидев мой изумленный взгляд, Ласси пояснил. — Совсем они без головы, словно берсеркеры какие. Непобедимыми могли бы стать, ежели смогли бы договориться между собой, а вот с этим у магнатов совсем плохо, так что нет у них вообще никаких шансов. Я только одного не могу понять, почему именно Браницкий? Он же очень любит все французское, даже дворец свой назвал «Маленький Версаль», а мы вроде как с французами сейчас дружим.

— Кто-то очень ловко сыграл на его амбициозности, — вот для меня это назначение отнюдь не было неожиданностью. — Гораздо больше Франции, Ян Браницкий любит себя. И гетманская булава у него на поясе – это, подозреваю, не предел его мечтаний, но где-то совсем близко к нему. Вот только армия под его командованием не слишком уж и впечатляющая. Магнаты могут выставить гораздо больше солдат.

— Подозреваю, что поляки еще просто не объединились с Великим княжеством Литовским. Решили сразу на марше показать удаль, — Ласси внимательно отслеживал передвижение и выстраивание полков ровными шеренгами. Повернувшись назад, он заорал. — Готовсь!

За нашими спинами прямо на вершине холма были вырыты окопы, и сделаны валы, на которых так удобно расположились пушки. Я тронул пятками бока Цезаря, и он послушно отошел в сторону, уходя с траектории обстрела. Цезарь вел себя практически безупречно. Он чувствовал вину за то, что бросил меня тогда, при взрыве кареты Миниха, и теперь всячески пытался подлизываться, хотя я совсем его не винил. Зато теперь мне не приходилось всяческими ухищрениями призывать его к порядку, умное животное хоть и вздыхало, но четко выполняло любые мои приказания.

Сбоку всхрапнула лошадь и, как недавно Цезарь, ударила копытом по земле. Драгунский полк, оставленный Ласси пока в резерве, стоял особняком, а сами драгуны переговаривались и не выглядели хоть как-то обеспокоенными, в отличие от меня. Я совершенно не лез в разработку предстоящей битвы, потому что вообще ничего в этом не понимал, и помог лишь тем, что получалось у меня лучше, чем у любого в этом мире. Действительно, если бы поляки знали, чем может закончится сегодняшняя битва, они остались бы в Газенпоте дожидаться подкрепления из Литовского княжества, и хрен бы мы их оттуда выкурили, конечно, при том условии, что они бы как следует заперли городок, потому что двух полков для этого было явно маловато. Точнее, их хватило бы, если бы они выполняли именно поставленную перед ними задачу, а не занимались непонятно чем. Но все мы крепки задним умом, и, скорее всего, командиры оставленных полков даже не подозревали, что на поле брани, куда направлялись их соратники, что-то может пойти не так.