– Ты, Лев Иваныч, перетрудился, по-моему! Что ты несешь? Что я должен исправить? Ты с первого дня с упорством маньяка пытаешься поймать меня на чем-то нехорошем. Что за каша у тебя в голове, я не знаю. Наверное, это такой модный метод борьбы с преступностью? Бей, как говорится, своих, чтобы чужие боялись? Зарабатываешь себе репутацию бескомпромиссного борца с коррупцией в собственных рядах? А я-то тут при чем?

– При том, что с первого дня именно ты намеренно подсовываешь мне дезинформацию, – ответил Гуров. – О большем я пока не говорю – у меня еще нет доказательств. Но ты изо всех сил стараешься увести следствие по делу Вишневецкого в сторону заурядной бытовухи – это факт.

– Ты, конечно, можешь свои фантазии считать фактами, – презрительно заметил Трегубов. – Но для суда этого будет маловато, Лев Иваныч. Тебя могут поднять на смех.

– Это как сказать, – покачал головой Гуров. – Твои слова зафиксированы на пленке, и на допросе у следователя ты повторял все то же самое. Сам подписывал протокол. Это не мои фантазии. Суд вполне может усмотреть в этом намеренное искажение фактов.

– Это чего же я такое исказил? – Трегубов попытался усмехнуться, но, кроме злой гримасы, на лице у него ничего не возникло.

– Да вот версия твоя, на которой ты настаиваешь с таким жаром, – сказал Гуров. – С чего ты взял, что у Вишневецкого была любовница? Должен тебе сказать, у нас есть свидетельство, что у Вишневецкого были серьезные проблемы с интимной жизнью. Проще говоря, никакой любовницы у него быть не могло. Все это чистой воды вымысел. С какой целью ты хочешь увести следствие в этом направлении?

Трегубов медленно полез в боковой карман и вытащил сигарету. Не сводя глаз с Гурова, он сунул ее в рот и щелкнул зажигалкой.

– Ты прости меня, Лев Иваныч, – неприязненно сказал он. – Но ты точно маньяк. Ты скоро на меня растяжку повесишь, которую тебе сегодня вставили. А что – к этому все и идет! Ну а вообще, если серьезно, то я не понимаю, какого хрена тебе от меня нужно? Хочешь мне биографию изгадить? Тогда вопрос – зачем тебе это нужно? Я тебе дорогу перешел, что ли? Не припоминаю…

– Знаешь, Павел Семеныч, мне некогда с тобой дурачка играть, – с досадой заметил Гуров. – Оскорбленную невинность мы все разыгрывать умеем. Я тебе шанс даю, а ты в глухую оборону уходишь.

– Плевал я на твой шанс! – грубо сказал Трегубов. – Господь бог нашелся! Что ты мне тут фуфло толкаешь? Вишневецкий – импотент? Не знаю, кто тебе это сказал. Баба его, наверное. Так ты, Гуров, не мальчик, должен понимать, что у мужика не на каждую стоит. Со своей он не мог, а с другой – пожалуйста! Верить этому или не верить – твое дело. Меня это не касается. Я знаю, что у Викторовича любовница была. Мне он врать не стал бы. И я тоже не пальцем деланный! Если ты не хочешь настоящего убийцу искать, я сам его найду. Суну тебе его под нос, Гуров! Посмотрим, что ты тогда запоешь…

– То же самое, – отрезал Гуров. – Вишневецкий до самого последнего дня интересовался делами «Индиго», и это неспроста, Трегубов! Вот это настоящий след! Потому меня и в покое не оставляют, что я на твою удочку не клюнул. А, значит, ты в этом тоже замешан, Трегубов! Я надеялся, что у тебя еще осталась хоть капля совести и здравый смысл, но, кажется, просчитался…

– Откуда тебе знать, чем интересовался Вишневецкий? – с ненавистью сказал Трегубов. – Этот щенок Савицкий напел? Да что этот мальчишка знать может? Вишневецкий его в упор не видел. Считал его бесперспективным в нашем деле. А тот перед тобой из себя фигуру строит – чувствует, что ты все за чистую монету принимаешь и рад стараться. «Мы с Анатолием Викторовичем…» – передразнил он. – Ты, Гуров, скоро уборщицу тетю Машу будешь спрашивать, какие планы были у подполковника Вишневецкого…

– Если понадобится, и тетю Машу спрошу, – невозмутимо сказал Гуров. – А у тебя интересная картина вырисовывается. Савицкий – мальчишка, Вишневецкий – любовник, я – вообще маньяк. Ты один у нас герой без страха и упрека.

– А я тебе об этом сразу сказал, Гуров, – с насмешкой произнес Трегубов. – Я – парень хоть куда, и ты напрасно вешаешь на меня всех собак. Ничего у тебя не выгорит.

– Значит, не хочешь снять грех с души? – спросил Гуров.

– Ты не исповедник, а я, может быть, и грешник, да не такой пропащий, чтобы перед тобой каяться, – уверенно заявил Трегубов. – На том и порешим, Гуров. Пять минут давно прошло. Меня ждут.

– У тебя есть мой номер телефона, – сказал Гуров. – Если передумаешь – звони.

– У меня нет твоего номера, – отрезал Трегубов. – И звонить я тебе не стану – с какой стати? Мне с тобой разговаривать не о чем.

Они вышли в коридор. Трегубов обогнал Гурова, то ли нечаянно, то ли преднамеренно задев его плечом. Гуров посторонился, слегка усмехнувшись. Трегубов широким шагом двинулся к лестнице и вдруг обернулся. Какая-то мысль, как видно, давно не давала ему покоя, и ему очень хотелось поделиться ею с Гуровым.

– Жизнь полна сюрпризов, Гуров! – крикнул он. – И не все они неприятные. Не забывай об этом.

Смысл загадочной фразы Трегубова выяснился только на следующее утро, когда Гурова сразу же после его появления в главке вызвали в прокуратуру. Балуев звонил лично и был тоже достаточно уклончив.

– Приезжай, Лев Иванович, – сказал он с какой-то странной интонацией. – Тут тебя сюрприз поджидает.

По его тону чувствовалось, что он чем-то сильно смущен, и Гуров не стал вдаваться в подробности.

– Что-то многовато за последнее время сюрпризов, – проворчал он.

По дороге он попытался угадать, чем удивит его следователь. Может быть, каким-то образом удалось взять показания у раненого? Или появился какой-то неожиданный свидетель? Или что-то новенькое преподнесла экспертиза?

Но то, что ждало Гурова в кабинете Балуева, превзошло все его ожидания. Во-первых, кроме следователя, там присутствовали еще три лица, из которых два были Гурову прекрасно знакомы и даже, можно сказать, снились ему по ночам – все тот же опер Трегубов и его коллега Шнейдер, – а третье лицо было представлено неизвестным Гурову мужиком в порванной на спине ковбойке и широких синих джинсах со множеством карманчиков в самых неожиданных местах. Несмотря на непорядок в своем туалете, мужик держался довольно уверенно и даже надменно, хотя пришел сюда он явно не по своей воле – на его запястьях поблескивали стальные браслеты наручников. В коридоре Гурову на глаза попались охранники, и теперь стало ясно, ради кого они здесь присутствуют.

У арестованного было неприятное пористое лицо, толстые губы и пристальный наглый взгляд, который было не так просто выдержать. При появлении Гурова он изобразил на физиономии тошнотворную гримасу и развязно обратился к Балуеву:

– Ты, начальник, скоро тут всю контору соберешь, что ли? Я тебе все-таки не слон в цирке, чтобы на меня так просто смотреть. Я признание сделал – какого тебе еще надо?

– Помолчи! – рассеянно сказал ему на это Балуев и, разведя руками, сообщил Гурову. – Вот, полюбуйся, Лев Иваныч, какая птица! Раньше не встречались случайно?