– Я всячески расхваливаю ее, – запротестовал он, – а вы недовольны. Друг мой, вы напоминаете мне кошку, когда ее гладят против шерсти. Вы становитесь почти неприличным. Я нахожу, что лондонский воздух вам совсем не годится. Впрочем, это дело не мое, но я люблю вас. На море или на суше я все-таки люблю вас. Вы должны узнать, что бы я сделал на вашем месте, если б лавировал около смуглой мисс. Я бы… одним словом, я бы исчез. Что будет худого в том, если вы будете дрейфовать перед другой или даже перед двумя девушками прежде, чем сдадитесь совсем. Я бы с гордостью представил вас нашей тонкой, стройной, гибкой породе в Кульспринге. Да, сэр, я думаю, что говорю. Я готов отправиться с вами обратно на ту сторону Садка.

Выразившись таким непочтительным образом об Атлантическом океане, Руфус протянул ему руку в знак своей глубокой преданности и готовности служить ему.

Кто мог противостоять подобному человеку? Амелиус, всегда впадавший в крайности, горячо схватил его руку.

– Я был не в духе, – сказал он, – я был груб, мне стыдно за себя. Для меня возможно только одно извинение, Руфус. Я люблю ее всем моим сердцем и душой, я сделал ей предложение, и она приняла его. Теперь вы должны понимать мои побуждения, я… одним словом… я расстроен.

После такого характерного предисловия он описал свое положение настолько подробно, насколько мог, со всевозможным уважением и сдержанностью относительно мистрис Фарнеби. Руфус с начала до конца слушал с величайшим вниманием, не скрывая неприятного впечатления, произведенного на него известием о его помолвке. Когда он затем заговорил, то вместо того, чтоб по обыкновению смотреть на Амелиуса, он опустил голову и мрачно, уныло уставил глаза на свои сапоги.

– Да, – сказал он, – вы поступили безрассудно за это время, и это факт. Но скажите, она не выставляла никаких затруднений, за которые мужчина мог бы ухватиться.

– Она была мила и добра, – отвечал Амелиус с энтузиазмом.

– Она была мила и добра, – машинально повторил Руфус, погруженный в рассматривание своих собственных сапог. – А дядюшка Фарнеби? Может быть, он также мил и добр или суров и груб?

– Я не знаю, я еще не говорил с ним.

Руфус быстро поднял глаза. Луч надежды блеснул на его продолговатом сухощавом лице.

– Хвала провидению! В этом заключается ваша последняя надежда, – заметил он. – Дядюшка Фарнеби может сказать «нет».

– Мне нет дела до того, что он скажет, – отвечал Амелиус. – Она в таких летах, что может сама располагать собой. Он не имеет права помешать ее замужеству.

Руфус в знак протеста поднял кверху указательный палец.

– Он не может помещать ее замужеству, – возразил благоразумный американец, – но он может не выдать денег, сын мой. Узнайте, как он относится к вам, прежде чем наступит следующий день.

– Я не могу пойти к нему сегодня вечером, – отвечал Амелиус, – он не обедает дома.

– А где он теперь?

– Занят делами в конторе.

– Отправьтесь к нему туда. Отправьтесь сейчас же, – вскричал Руфус, с внезапной энергией вскочив с места.

– Я не думаю, чтоб это ему понравилось, – возразил Амелиус. – Это вовсе нелюбезный господин, и положительно невыносим, когда занят делами.

Руфус подошел к окну и посмотрел в него. Его перестал интересовать мистер Фарнеби.

– Говоря откровенно, – продолжал Амелиус, – в нем есть что-то, что меня от него отталкивает. И хотя он на свой лад очень вежлив со мной, не думаю, чтоб ему нравилось открытие, что я христианин-социалист.

Руфус вдруг отошел от окна и снова стал внимателен.

– А вы ему сообщили об этом? – спросил он.

– Конечно, – резко заявил Амелиус. – Или вы полагаете, что я стыжусь принципов, на которых воспитан?

– Вы не заботитесь о том, знает ли весь свет о ваших принципах, – настаивал Руфус, с умыслом раздражая его.

– Не забочусь! – воскликнул Амелиус. – Я желал бы, чтоб весь свет слышал меня. Тогда бы услышали о моих принципах, я говорил бы не переводя дух, заверяю вас.

Наступило минутное молчание. Руфус снова вернулся к окну.

– А когда Фарнеби бывает дома, где он живет? – спросил он, продолжая смотреть на улицу.

Амелиус сказал адрес.

– Уж не намереваетесь ли вы отправиться туда? – спросил он с беспокойством.

– Да, признаюсь, мне хотелось бы захватить его до обеда. Вы как будто боитесь сами переговорить с ним. Я ваш друг, Амелиус, и я переговорю за вас.

Одна мысль об этом свидании привела Амелиуса в ужас.

– Нет, нет! – вскричал он. – Премного вам обязан, Руфус. Но в подобном деле я не желаю возлагать ответственность на своего друга. Через день или через два я переговорю сам с мистером Фарнеби.

Руфус был этим очевидно недоволен.

– Я полагаю, – начал он, – что вы в этой столице не единственный мужчина, влюбленный в мисс Регину. Если вы будете еще дальше откладывать разговор свой с мистером Фарнеби… – Он остановился и посмотрел на Амелиуса. – А, я вижу, что мне нет надобности распространяться об этом предмете, что другой поклонник существует? То же самое происходит и в моей стране. Не знаю, как он поступает с вами, но с нами бывает так, что он отворачивается, когда мы хотим видеть его.

Был действительно другой поклонник, старше и богаче, чем Амелиус, он был одинаково любезен с теткой и племянницей, смиренно вежлив со своим соперником. Это был человек по летам и темпераменту совершенно способный воспользоваться враждебным влиянием мистера Фарнеби для успеха своих собственных интересов. Кто мог знать, какой будет результат в случае, если он сделает предложение прежде, чем Амелиус заручится согласием хозяина дома? В теперешнем состоянии нервной раздражительности он готов был верить в стечение самых несчастных обстоятельств. Богатый соперник был человек деловой и близкий сосед мистера Фарнеби в Сити. Они могли быть вместе в настоящую минуту, и верность Регины к ее возлюбленному могла подвергнуться испытанию более тяжелому, чем она могла выдержать. Амелиус вспомнил милую, примирительную улыбку, с которой его скрытная возлюбленная приняла его первый поцелуй, и, не дожидаясь дальнейших выводов, быстро схватился за свою шляпу.

– Руфус, подождите меня здесь как добрый товарищ. Я схожу только в магазин письменных принадлежностей.

С этими словами он торопливо вышел из комнаты.

Предоставленный самому себе, Руфус принялся обшаривать карманы своего длинного сюртука. Вытащив полную руку писем, он выбрал самый большой конверт, высыпал из него несколько маленьких писем, выбрал одно и стал читать последнюю страницу с величайшим вниманием.

«Я вкладываю сюда рекомендательное письмо к секретарю литературных учреждений в Лондоне и в других более важных городах Англии. Если пожелаете вы заняться чтением или кто-либо из ваших друзей будет расположен к тому, то в вашей власти будет содействовать интересам нашего дела. Заметьте, прошу вас, что все учреждения, имеющие наиболее успеха и наиболее готовые оказать покровительство религии, политике и нравственности, все отмечены на конвертах красными чернилами. Конверты же с простыми адресами назначаются в учреждения, где твердо держатся старые британские предрассудки, и попасть туда представляет гораздо более славы, чем проникнуть в святилище свободной мысли».