Руфус положил письмо и, выбрав один из конвертов, отмеченных красными чернилами, прочел его содержание.

«Если б одно из этих учреждений прислало приглашение Амелиусу, – подумал он, – он, вероятно, с величайшим удовольствием занялся бы чтением о христианском социализме. Желал бы я знать, как отнеслись бы к этому смуглая мисс и ее дядюшка».

Он улыбнулся, вложил письма в конверт и на минуту задумался. Несмотря на странную, грубую внешность, это был добрейший, мягкосердечнейший господин. Руфуса не понимали в его маленьком кружке, а в нем была сильная потребность симпатии и сочувствия. Амелиус, весьма обходительный со всеми, тронул сердце этого великого человека. Он увидел опасность, крывшуюся в странном, одиноком положении его спутника, ничего не знавшего о свете, такого молодого и впечатлительного. Его чувство к Амелиусу было чувством отца к сыну. Глубоко вздохнув, он собрал письма и снова спрятал их в карман. «Подожду, – решил он. – Бедный малый искренно полюбил ее, и, может быть, девушка настолько хороша, что составит его счастье». Он встал и начал ходить взад и вперед по комнате. Вдруг он остановился, у него мелькнула новая мысль. «Почему не убедиться мне в том самому? – проговорил он про себя. – У меня есть ее адрес, я пойду и поговорю».

Он сел к письменному столу и написал несколько строк на случай того, если Амелиус вернется домой первый.

«Дорогой мой, я нахожу, что фотография не передает мне того, что я желал бы знать. Мне хочется видеть живой оригинал. Так как я ваш друг, то вежливость требует, чтоб я засвидетельствовал свое почтение семейству. Подождите моего беспристрастного мнения, когда я возвращусь.

Ваш Руфус».

Сложив записку и надписав адрес, он взял свое пальто, и задумался, надевая его. Смуглая мисс была британская мисс. Иностранец из Новой Англии должен позаботиться о своей наружности, прежде чем осмелится предстать перед ней. Побуждаемый этой мыслью, он приблизился к зеркалу и критическим взором окинул свою фигуру.

«Я, по всему вероятно, покажусь лучше, – подумал он, – если причешу волосы и немного надушусь. Да, займусь своим туалетом. Где же это, однако, спальня Амелиуса?»

Он заметил дверь и отворил ее. Судьба благоприятствовала ему – он очутился в спальне своего друга.

Туалетный стол Амелиуса, как ни был прост, представлял нечто таинственное для Руфуса. Он был в большом недоумении насчет помады и духов. В небольшой шкатулке находилось несколько флаконов и баночек, но все без ярлычков, означающих их содержимое. Он рассматривал их все по очереди и остановился на новоизобретенном французском мыле для бритья. «Это пахнет очень хорошо, – сказал он, принимая мыло за какую-то редкую помаду. – Как раз подходит для моей головы». Он до тех пор смазывал свои щетинистые седые волосы, пока руки заболели. Потом, спрыснув свой носовой платок и себя самого сначала розовой водой, потом одеколоном, он нашел себя в состоянии произвести приятное впечатление на нежный пол. Пять минут спустя он уже направлялся к дому мистера Фарнеби.

Дождь, начавшийся утром, продолжал лить и после обеда. Посмотрев в окно, Регина решила провести остаток дня за чтением романа у себя дома. Положив ноги на решетку камина, а голову на спинку своего любимого мягкого кресла, она открыла книгу. Прочитав первую главу и часть второй, она перевернула листы, отыскивая любовную сцену, и в ту минуту, когда новелла возбудила в ней наибольший интерес, ее внимание вдруг отвлекли к действительной жизни. Дверь комнаты тихо отворилась, и горничная явилась в смущении.

– Извините, мисс, пришел какой-то иностранец джентльмен от мистера Гольденхарта. Он желает лично переговорить с вами…

Она остановилась и оглянулась. Странный запах, смесь мыла и духов, проник в комнату, и вслед за тем появился высокий, спокойный мужчина, весьма плохо одетый, положил сухую желтую руку на плечо горничной и отстранил ее прежде, чем она успела промолвить слово.

– Не трудитесь докладывать, милая, я ведь и окончу за вас. – Проговорив ласково эти слова, он приблизился к Регине и намеревался пожать ей руку. Регина вскочила и уставилась на него. Этот взор должен был бы устрашить самого храброго человека, но не произвел никакого действия на этого человека. Он все еще протягивал руку, и его худощавое лицо озарилось приятной улыбкой.

– Мое имя Руфус Дингуэль, – сказал он. – Я из Колспринга и являюсь от лица Амелиуса к вам и вашему семейству.

Регина молча выслушала его и холодно поклонилась, а потом, обратившись к горничной, остановившейся в дверях, сказала: «Вы останетесь здесь, Феба». Руфус внутренне недоумевавший на что здесь нужна Феба, продолжал изъявлять сердечные чувства, приличествовавшие обстоятельствам.

– Я слышал о вас, мисс, и очень рад с вами познакомиться.

Законы вежливости и приличий требовали, чтоб Регина сказала что-нибудь.

– Я никогда не слышала вашего имени от мистера Гольденхарта, – заметила она. – Вы с ним старые друзья?

Руфус с живостью объяснил:

– Мы с ним вместе переехали Атлантический океан, мисс. Я люблю малого, он честный, славный, он меня оживляет. Мы придерживаемся дружбы в нашей стране. Как вы себя чувствуете, мисс? Желаете вы пожать мне руку? – Он взял ее руку, не ожидая ответа и от всего сердца пожал ее. Регина слегка вздрогнула. Она прибегла к помощи на случай дальнейшей фамильярности: «Феба, позовите тетушку».

Руфус прибавил со своей стороны.

– И скажите, милая, что я сердечно желаю познакомиться с тетушкой мисс Регины и прочими членами ее семейства.

Феба, улыбаясь, вышла из комнаты. Такой забавный посетитель был редкость в доме Фарнеби. Руфус посмотрел ей вслед с невыразимым одобрением. Горничная, казалось, была ему гораздо более по вкусу, чем госпожа ее.

– Какое прелестное создание, – сказал он, обращаясь к Регине. – Она напоминает мне наших американских девушек: стройная, тонкая фигура и так мило держит голову. Сколько ей лет?

Регина вместо ответа на этот вопрос, молча и с достоинством указала ему на стул.

– Благодарю, мисс, этот стул мне не годится, вы видите, какие у меня длинные ноги, если я сяду так низко, то для сохранения равновесия мне придется положить ноги на решетку. А это не принято в Великобритании.

Он выбрал себе самый высокий стул, полюбовался работой и отделкой и поставил у камина.

– Самый великолепный и изящный этот стиль, так называемой эпохи Возрождения.

Регина с ужасом заметила, что у него не было в руках шляпы, как обыкновенно у всех посетителей, он, без сомнения, оставил ее в зале, у него был такой вид, точно он расположился провести тут весь день и остаться обедать.

– Я видел ваш портрет, мисс, – продолжал он, – и не могу похвалить фотографию после того, как увидел вас лично. Он возбудил во мне не совсем благоприятные чувства. Я читал в Кульспринге лекцию о портретной фотографии, и я вкратце раскритиковал ее по справедливости беспощадно. Слушатели поняли мою мысль, она им понравилась. Кстати, я вспомнил об Амелиусе. Вы, мисс, ничего не имеете против того, что он принадлежит к общине христиан-социалистов?