Она отправилась к двери и отперла ее.

– Прощайте, благодарю вас, – сказала она. – Мне нужно остаться одной с маленьким платьицем и чепчиком, которые вы видели вопреки моему желанию. Ступайте и скажите моей племяннице, что все обошлось благополучно и не вздумайте сделать глупость, полюбить девушку, которая не отплатит вам тем же. – Она выпроводила Амелиуса в зал. – Вот он, Регина, – закричала она, – я покончила с ним.

Прежде чем Амелиус успел заговорить, она вернулась в свою комнату.

Амелиус пошел через зал и встретил Регину в дверях столовой.

Молодая девушка заговорила первая.

– Мистер Гольденхарт, – сказала она с холодной вежливостью, – не будете ли вы так любезны, не объясните ли мне, что все это значит?

Она вернулась в столовую. Амелиус молча последовал за ней. Вот опять попал в затруднительное положение с женщиной, подумал он про себя. Неужели мужчины вообще так несчастливы, как я?

– Нет никакой надобности затворять дверь, – язвительно заметила Регина. – Все в доме могут свободно слышать то, что я хочу сказать вам.

Амелиус допустил сначала промах: он пытался выпутаться с помощью смирения. Трудно найти пример, когда бы смирение мужчины умиротворило разгневанную женщину. Самая лучшая и самая худшая из них обладают одним общим свойством: тайным презрением к мужчине, который не осмеливается защищаться, когда они на него сердятся.

– Надеюсь, я не оскорбил вас? – робко спросил Амелиус.

Она покачала головой и запальчиво ответила:

– Я могу чувствовать себя оскорбленной только людьми, которых я уважаю, а не личностями, которые входят в дом так, что прислуга этого не знает, и позволяют себе таинственно запираться в комнате моей тетки.

Во время короткого знакомства ее с Амелиусом она, как нарочно, никогда не казалась такой очаровательной, как теперь. Нервное раздражение, овладевшее ею, придало лицу ее особенное оживление, которого недоставало ей в обычное время. Ее спокойные, темные глаза метали искры, ее гладкие смуглые щеки горели ярким румянцем, высокая стройная фигура, одетая в великолепное шелковое пурпуровое платье с черными кружевами, была полна достоинства. Она не только возбудила в нем удивление, но бессознательно возвратила ему самообладание, совершенно им потерянное несколько минут тому назад. Он был человек чрезвычайно чувствительный к презрению женщины вообще и в особенности той, любовь которой желал бы приобрести. Он вдруг ответил ей с такой твердостью в тоне и взоре, что она была поражена.

– Вы бы лучше говорили прямо, мисс Регина, порицали бы меня за то, что я родился мужчиной.

Она отступила на шаг.

– Я вас не понимаю, – сказала она.

– Не обязан ли я быть терпеливым с женщиной, которая обращается ко мне с просьбой? – продолжал Амелиус. – Если б мужчина предложил мне украдкой пробраться в дом, я бы сказал ему… сказал бы то, что лучше не повторять. Если б между мной и дверью стоял мужчина, когда вы вернулись домой, я бы взял его за ворот и отстранил с дороги. Мог ли я поступить таким образом с мистрис Фарнеби?

Регина увидела слабую сторону этой защиты с быстрой сообразительностью, свойственной женщинам.

– Ваше оправдание вполне достойно вас, – заметила она с беспощадным сарказмом. – Вы сваливаете всю вину на тетку.

Он открыл было рот, чтоб протестовать, но одумался и благоразумно продолжил начатую речь.

– Если вы позволите мне договорить, то вы лучше поймете меня. Если тут есть какая-нибудь вина, то я готов взять ее на себя, мисс Регина. Я хотел только напомнить вам, что попал в неловкое положение и не находил удобного способа, чтоб выйти из него. Что касается до вашей тетушки, я могу сказать одно: я не знаю жертвы, которой не принес бы для того, чтоб быть ей полезным. После того что я услышал, побывав в ее комнате…

– Что за важная тайна между вами? – прервала его Регина.

– Я обязан хранить ее, так как это тайна. Только одно могу сказать вам, не нарушая обещания. Мистрис Фарнеби напомнила… возбудила во мне хорошее чувство к ней. Она имеет полное право на мою симпатию, и я очень дорожу этим правом. И я останусь верным этому чувству на всю мою жизнь.

Амелиус не так уж красноречиво выражался, но голос его обнаруживал истинное чувство: он прерывался, лицо его пылало. Он стоял перед ней, говоря с такой искренностью, исходившей прямо из сердца, и женское сердце это тотчас же почувствовало. Она боялась, что он окажется смешным, так как внезапное доверие ее тетки могло выставить его в неблагоприятном свете. Она молча, с серьезным лицом села на место, укоряя сама себя за поспешно, необдуманно нанесенную ему обиду, намереваясь просить извинения, но все еще колебалась произнести эти простые слова.

Он придвинул свой стул и, положив руку на его спинку, кротко спросил:

– Вы теперь несколько лучшего мнения обо мне?

Она сняла перчатки и молча вертела их в руках.

– Ваше хорошее мнение очень для меня дорого, – продолжал он, еще ближе придвигаясь к ней. – Я не могу выразить, как было бы мне грустно… – он остановился, потом прибавил с ударением, – у меня не хватило бы духу вернуться еще раз в этот дом, если б я полагал, что вы дурного обо мне мнения.

Женщина, равнодушно к нему относящаяся, спокойно ответила бы на это. Сердечное спокойствие Регины было нарушено, что-то предостерегало ее, говорило не доверять себе. Амелиус, нимало не догадываясь смутил, взволновал этот хладнокровный темперамент. Он проник в тихий, глубокий уголок, где таилась нежность, которую она едва ли сознавала сама, пока его влияние не оживило ее. Она боялась взглянуть на него, боялась, что глаза ее выдадут истину. Она протянула ему свою хорошенькую, смуглую ручку вместо всякого ответа.

Амелиус взял ее, посмотрел на нее и осмелился поцеловать ее (это была первая фамильярность, которую он себе позволил). Она только тихо промолвила:

– Не нужно.

– Королева позволила бы мне поцеловать свою ручку, если б я был при дворе, – сказал Амелиус с твердым убеждением, что нашел прекрасное для себя извинение.

Она невольно улыбнулась.

– Королева не позволила бы вам так долго удерживать ее в своих руках, – сказала она, высвободив свою руку и взглянув на него. Мир был заключен без дальнейших объяснений. Амелиус был подле нее.

– Я совершенно счастлив теперь, когда вы меня простили, – заметил он. – Вы не знаете, как я удивляюсь вам и как желаю угодить вам.

Он еще немного придвинул к ней свой стул, его глаза ясно говорили ей, что речь его станет горячее, если с ее стороны будет хоть малейшее поощрение. Это заставило ее переменить тему разговора. Ее сожаление в допущенной к нему несправедливости уступило место жестокости. Низкие душевные проявления в определенных случаях дают о себе знать. Любопытство, неодолимое любопытство овладело ее душой и побуждало ее проникнуть в тайну свидания Амелиуса с ее теткой.