На этот раз в молнии, расколовшей голубой диван надвое, содержалось куда больше электричества. Пиджак на Авраамовиче стерся в серый пепел, который мягко осыпался вниз. Волосы девушки распрямились, встав по всей голове, как иглы дикобраза, – от них со змеиным шипением начали раскручиваться спиралью тончайшие струйки сиреневого дыма. Авраамович за время экзекуции не издал ни звука, девушка зашлась тяжелой икотой. Ножки дивана подломились – оба гостя упали на белое облако, упруго подбросившее их вверх, как матрац.

– Трагично, – сказал Бог, подперев кулаком подбородок. – Нет, знаете, с Апокалипсисом я даже запоздал. Надо было пораньше его устроить. Сразу после падения Константинополя, ну, или, в крайнем случае, до начала наполеоновских войн. Так нет – все ждал, ждал чего-то. Вот и дождался. Богобоязненность исчезла как класс, если кому публично угрожают, то говорят не «Покарай тебя Бог», а «Сталина на вас нет». Вытащи я народы мира из могил на пару сотен лет пораньше, никто не узнал бы о таких забавных зверьках, как Гитлер или имам Хомейни. Пропала даже элементарная вера в кару божью. Разрази я молнией заседание Политбюро, никто не принял бы это как наказание, все посчитали бы погодным катаклизмом. Второе пришествие и вовсе превратилось в детскую сказочку: кто из вас реально верил, что я в итоге приду и раздам всем сестрам по серьгам? Мне молятся, только если требуется снизить цены на бензин. А ведь именно я первым произнес I’ll be back, а вовсе не Арнольд Шварценеггер. Надо, солнце мое, все делать в свое время – не дожидаясь последнего момента. Хочешь предотвратить Апокалипсис? Тут постройка и тысячи церквей не поможет. Открою небольшую тайну – они мне на хрен не нужны.

Авраамович резко вскинул голову.

– Хрен, Господи…– пролепетал он. – Разве вы можете ЭТО говорить?

– Я все могу, – веско заметил его собеседник. – Я же Бог, не так ли?

Подавленный этим фактом, миллиардер замолчал. Опаленная молнией Марья и вовсе не подавала никаких признаков жизни – она прекратила даже икать. Лишь безмолвные, горячие слезы стекали по ее лицу, размывая нежный крем из передних лап варана с острова Комодо.

– Ну, так вот, – продолжил Бог. – Когда приходит всеобщий конец, не надо привычно хвататься за кошелек с баблом – оно не поможет. Раньше следовало каяться, молиться и душу спасать. Сейчас уже поздно.

– Но, Господи… – слабо возразил Авраамович. – Как я мог знать? Ты вообще не подавал никаких знаков о своем присутствии… почему ты не сжег небесным огнем чекистов, взорвавших храм Христа Спасителя?

Бог недовольно постучал распятием по Престолу.

– Я тебе уже, кажется, достаточно откровенно сказал: храмы, по сути, мне ни к чему, – разразился он громовым голосом. – Для чего вся ваша помпезность с золотыми куполами, иконами от пола до потолка и прочими финтифлюшками? Церковь и деревянная может быть, так нет – вам надо отгрохать нечто горбатое и несуразное, подобно гибриду слона и верблюда. Я не Лужков, не Людовик XIV, да и денег мне отмывать не требуется. И с чего я должен проявлять знаки: рисовать крест в небе, заставлять иконы кровоточить, предвещать беду? А без меня трудно понять, что нельзя убивать, воровать и жрать в три горла?

Авраамович, собравшись с духом, сделал над собой усилие.

– Господи… – вкрадчиво прошептал он, поглядывая на очумевшую Машу. – Мы ведь с вами так похожи, прямо близнецы-братья… вы из праха создали Вселенную, а я – нефтяную компанию. Поэтому у меня деловое предложение… как насчет ТЫСЯЧИ церквей? Строительство начинаю хоть завтра. Приезжаю в Иерусалим. Выхожу на улицу в нищенском рубище, каюсь перед телекамерами, раздаю миллиард бедным. Представляете, какой пиар? Ведь если так начнут поступать остальные миллиардеры, мир выцедит из себя милосердие, и тогда…

Прогремевший гром и ярчайшая вспышка белого света лишили его сознания. Раскрыв обожженные ресницы, олигарх увидел, что находится в своем доме, на площади Белгравия, – лежит поверх эксклюзивной кровати (красное дерево, бивни мамонта, пух, выщипанный китайскими девственницами из-под мышек амурского тигра) в одних трусах, с ног до головы перепачканный пеплом. Обреченно раскинув руки крестом, Авраамович плюнул в потолок, облицованный фресками из Помпей. Теплые капли, не долетев до голой матроны в объятиях легионера, упали ему на лицо. Зазвонил телефон. Не глядя, он снял трубку.

– Говорите, – произнес миллиардер тоном умирающей девственницы.

– Господин Авраамович, это ваш директор с лондонской биржи, – взорвал динамик радостный фальцет. – Слушайте, тут акции падают – просто красота, супер. Газ, нефть, IT-технологии рушатся. Во прет, а?

– Директор? – неживым голосом переспросил миллиардер. – Ты чего, на Марсе живешь? Выгляни в окно, блядь. У меня трясучка третий день, ночами не сплю, Библию читаю, двести икон купил… Въехал, мудак?

– Нет, – жалобно донеслось из трубки. – Так покупать? Дешево же.

– Козел ты, – вздохнул Авраамович и начал бить телефон об стену.

Рядом, вцепившись в обожженные волосы, плакала Маша. Король-дворецкий, не выпуская из рук поднос с остатками бутылок, с невозмутимым изяществом поправил полусгоревший галстук-бабочку.

Между тем у самого Престола Господня происходили совсем уж интересные события. Бог (уже в образе сына) порхал в воздухе, сложив руки на груди, и, насупившись, грозно смотрел на статного красавца с копной непокорных волос и стриженой бородкой. Красавец, витая в облаках возле дымящихся обломков гостевого диванчика, держал на плече объемистый железный ящик. В его глазах читалось легкое замешательство, как у детей, пойманных за кражу конфет из буфета.

– Иуда, – размеренно произнес Иисус. – В который раз говорю – бросай ты это дело. До добра твоя хроническая страсть к деньгам не доведет. Скажи честно, сколько он тебе заплатил? Все равно ведь узнаю.

– Тридцать миллионов евро, – жалобно всхлипнул Иуда, шаркая ногой.

– Прямо любовь у тебя к этой цифре! – всплеснул руками Иисус. – И главное – как хитро ты это провернул! Переодел ангелами парочку, тайком провел ко мне в приемную. На что ж тебе пригодятся евро?

– Прости, Создатель, – уныло ответил Иуда. – Увидел – не смог отказаться. И курс у них – ну очень хороший по отношению к доллару. Смилуйся. Я же Билла Гейтса не пропустил, потому что знаю, он – стопроцентное зло. А за Авраамовичем грехов особых не числится…

– Ты позволь это мне решать, – прервал его Бог-сын. – Вот натура-то, а! Без денежного мешка на плече уже и ходить не можешь: что в Иерусалиме, что сейчас. Зря я с тобой помирился, Искариот. Ощущение у меня такое – не изменился ты за две тысячи лет ни на йоту. Очнись, Апокалипсис на дворе! Оставь ящик в приемной, иди молиться. Еще хоть кто-нибудь за взятку войдет – сразу сто тысяч вольт заработаешь.

Вернувшись в приемную, Иуда с огорчением сбросил с плеча ящик, между стенок которого холодно и упруго шелестели толстые пачки евро. Задвинув его под скамью, Искариот подошел к сидевшему в углу человеку небольшого роста, в черном костюме и черном же галстуке, чем-то неуловимо напоминавшему сотрудника похоронного бюро. Увидев Иуду, тот пружинисто поднялся с белого, как взбитые сливки, облака.