– Говорил, – Богдан вытирал платком горячий лоб Крош и радовался, что она в принципе разговаривает, не орёт белугой, не корчится, как несколько мгновений назад.

      Они сумели встать. Богдан решил, нужно перебираться на кровать. На случай, если помощь не успеет и придётся рожать дома. От одной мысли тошнота поднималась к горлу, однако он спокойно слушал всё, что говорила Крош, шаря взглядом по комнате.

      Пелёнки – не проблема. Ножницы тоже. Как-то же перерезают пуповину. Врачом года был признан Гугл.

      Крош. Женька-Женька. Перепутать роды с отравлением?! Девочка, что ты делаешь-то? Что творишь? Держись, крохотная Крош.

      – Если она… Жена твоя… Могла в любое время сесть за руль, значит, ты не виноват. Понимаешь?

      – Понимаю, – он согласился, хотя всё, что понимал: схватки по полторы минуты каждые две – это плохо. Очень, очень плохо. Настоящее, первосортное дерьмище!

      Отчаянный вопль Крош смешался со звонком в дверь. Фельдшер быстро оценила ситуацию, не скупясь на эпитеты, существительные и прилагательные в адрес Богдана, проворонившего роды у собственной жены.

     Слава всем чертям, богам, аду, раю, если он где-то всё же существует, Крош добралась до кареты скорой помощи, сине-пунцовая, растрёпанная, в мятой ночной сорочке поверх тёплых тренировочных штанов, но добралась. А потом в родильный дом.

     Богдан примчался следом.

    Тут же, в справочном бюро узнал: Поступила. Родила. Мальчик. Три килограмма двести восемьдесят граммов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     На следующий день в квартиру на четвёртом этаже пятиэтажки заявилась Ёлка Емельянова. Делать генеральную уборку.

     – Помогай давай! – командным тоном отчеканила Ёлка опешившему Богдану.

     – Давай, вызову клининговую компанию? – помогать пришедшей приятельнице не хотелось, ничего не желалось.

     По сути, единственным желанием было взять, наконец, билеты в Хакасию, вернуться домой, к своей жизни.

     – Слушай, я бы за. Думаешь, прямо охота эти хоромы намывать? – Ёлка обвела взглядом пространство. – Женька начнёт нервничать, пытаться деньги вернуть, а ей нельзя. Ни нервничать, ни деньги возвращать. Пригодится и то, и другое.

     – Откуда она узнает?

     – По-твоему, наш хомячок не отличит уборку профессионалов от дела рук безрукой бабы и не блещущего хозяйственностью мужика?

     – Прям отличит?

     – Говорю же: хозяйственностью не блещешь!

     Спорить не хотелось. Ничего не хотелось. Если только… Сдохнуть. Крош родила, от этого не покидало чувство, что нечто важное ушло из жизни Богдана. Неуютное чувство, бестолковое.

     Кое-как убрались, время от времени перебрасываясь репликами, привычными подколками, ёрничеством. Какой была Ёлка в студенчестве, такой и осталась. Изменились причёска, фигура – когда-то Емельянова была тощая, выделялись лишь сиськи второго размера, выпирающие на торчащих рёбрах, как пятый. Сейчас грудь стала увесистой, на кости наросло мясо, покрылось слоем сала. Характер остался тот же. Заноза в заднице Усманова, а не Ёлка.

     – Отцу ребёнка сообщили? – Богдан не рискнул бы спрашивать Крош, Емельянова – подходящая кандидатура, чтобы задать неудобный вопрос.

     – Нет, не хочет. Дура.

     – Почему дура?

     – Потому что! Виталик – в жопе шарик, хорошо устроился. Не при делах, типа. Семья у него, видите ли, – она передразнила Женю. – Защищает убожество!

     – Любовь? – усмехнулся Богдан.

     Крош, Крош…

     – Какая любовь? Смеёшься, что ли? Она света белого с этой припадочной бабкой не видела. В кино не могла сходить, в парк выйти, во двор лишний раз не спустишься! На работу бегом, с работы бегом, весь вечер убирает за ней, стирает, кормит, по врачам носится. Познакомилась с экспедитором на той же работе. Он быстро смекнул: в хате бабка парализованная – не погонит, значит, место для встреч имеется. А Женька… Что Женька? Живая женщина, ласки мужской хочется. На этом и сошлись. Он, конечно, помогал. Продукты привезти, памперсы бабкины притащить… В общем, отрабатывал.

     – Ясно…

     – Ясно ему. Бревно ты, Усманов! Иди, лучше, кроватку собери. Женя сказала, за шкафом коробка.

     – Знаю где, – отмахнулся Богдан.

     Виталик – в жопе шарик.

     Из роддома встречали Женю вдвоём с Ёлкой. Богдан видел поблизости с просторным крыльцом синий хэчбек, но был ли это Славик, точно не знал. Не пришло в голову запомнить номера машины брата Крош.

     Богдану вручили кулёк, перетянутый синим бантом. Ошарашенно он сунул в руки Крош букет, прижимая одной рукой к груди человека, весом чуть больше трёх килограммов.

     Прямой самолёт в Абакан через пять часов – время добраться и пройти регистрацию. Богдан смотрел на Женю, лежащую среди одеял и подушек на диване в кухне. В руках она держала сына в голубом, собственноручно сшитом костюмчике и гномьей шапчонке.

     – Как назвала? – Богдан не знал, что сказать.

     Просто – не знал. Он хотел провалиться сквозь землю. Очутиться на чужой планете.

     – Артём.

    – Красивое имя.

     – Да. Тёмка, – Крош улыбнулась. Даже с красной сеткой сосудов на лице она была красивой. С теми же симпатичными ямочками на щеках, зелёными глазами, почти кошачьими. – Он красивый, правда? – прошептала Женя, не отводя глаз от сынишки.

      Богдан посмотрел. Красноватое, крохотное личико. Вроде, похож на маму… Значит – красивый.

      – Да, – согласился он. – Жень, я поехал. У меня самолёт.

       – Хорошо, – Крош подняла взгляд на Богдана и тут же спрятала. Словно хотела что-то сказать. Важное. Необходимое прямо сейчас.

     Усманов Богдан закрыл дверь квартиры, где оставил чужую женщину с чужим ребёнком, чтобы в этот же день вернуться в свой мир, к своей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍