Если это преобразование увеличило независимость коммуны как целого, то оно не принесло никакой выгоды массе жителей. Простонародье, может быть, принимало участие в коммунальной революции и всеми силами поддерживало общественные требования, но, по-видимому, оно вначале не заявляло притязаний на доступ к муниципальным должностям; оно просто переменило господ. Расстояние, отделявшее высшую буржуазию от простого народа, не только не уменьшилось, но постоянно увеличивалось. Как ни разнообразны и сложны были способы избрания, они повсюду имели тот результат, что власть постоянно оставалась в руках одних и тех же фамилий; эти привилегированные роды, постоянно снабжавшие города эшевенами, носили в городах Фландрии и Восточной Франции особое название — Lignages, или Parages; они составляли немногочисленную аристократию, которая все более суживалась. Иногда они ссылались на старинные права, чтобы оправдать и до некоторой степени узаконить ту монополию, которой они пользовались; так, в Вердене около конца XIII в. три семьи утверждали, что они некогда дали 20 тысяч ливров, чтобы выкупить у епископа виконтство города, и на этом основании требовали для себя исключительного права на занятие муниципальных должностей.

Менее искусная и менее независимая от вмешательства сеньора, муниципальная конституция северных городов отличалась еще более олигархическим характером, чем политический строй южных городов.

Компетенция коммунальных магистратов; суд. Эти должностные лица, являясь органами коммуны, действовали всегда от ее имени, хотя и не всегда могли считаться ее уполномоченными. Какова же была их власть, их прерогативы? Совершенно те же, какими пользовался владетель баронии. Прежде всего — и это было одно из существенных прав — они производили суд над своими согражданами, как сеньор — над своими крестьянами. В Средние века говорили: «Феод и суд — одно и то же». Могущественные коммуны Юга и присяжные города Севера обладали столь же неограниченной юрисдикцией, как и сеньоры; они присуждали виновных к штрафам, телесным наказаниям, смертной казни; они имели свои позорные столбы, у которых они выставляли и бичевали осужденных, свою виселицу, на которой их палач казнил тяжких преступников. Некоторые историки считали это право даже одним из существенных атрибутов коммунального строя. Это неверно: некоторые города, которые все памятники и даже их собственные хартии признают коммунами, обладали этим правом лишь отчасти. В тех местностях, где действовали Руанские установления, присяжные, избиравшиеся ежегодно пэрами, вели гражданские и уголовные дела, но в области уголовной юрисдикции им принадлежал лишь средний и низший суд, высшим же заведовали чиновники сюзерена. Первые присуждали к штрафу, тюремному заключению, выставлению у позорного столба, но к изувечению и смертной казни присуждали только последние. Другие коммуны владели только полицейской и дорожной юрисдикцией, а в некоторых местах, как, например, в Шони в Пикардии, мы не находим ни малейших следов самостоятельной юрисдикции.

Ученые долго спорили о происхождении этих судебных прерогатив, стараясь объяснить, каким образом простым горожанам удалось в такой большой степени раздробить феодальный суверенитет. Чтобы объяснить этот факт, надо прежде всего вспомнить, что трибуналы эшевенов часто являлись средоточием новых льгот, что эти магистраты, оставаясь судьями, нередко становились и первыми должностными лицами коммуны. Когда же, напротив, эшевенаж в силу обстоятельств сохранял свой сеньорильный характер, община все-таки приобретала самостоятельную юрисдикцию. Во-первых, в силу того рокового закона, по которому всякая власть стремится расширяться; во-вторых, вследствие естественного развития полицейских прав, которыми были облечены муниципальные власти (права мести, сожжения или сломки дома виновного), прав, которыми они пользовались против всех, кто оскорблял город или нарушал его интересы; в-третьих, вследствие установленной учредительными хартиями солидарности между горожанами, обязывавшей их помогать друг другу. Повседневное осуществление этих прав и обычаев влекло за собой известную юрисдикцию, которую легко было расширить рядом мелких захватов.

Дробление городов в судебном отношении. Кроме того, наше представление об этих городах было бы совершенно ложно, если бы мы думали, что хотя бы в тех из них, которые находились в наиболее благоприятном положении, от муниципальных магистратов зависело все население. Обычно в них оставались как бы островки, зависевшие от короля, сюзерена или частных лиц; в епископских городах епископ и его капитул всегда сохраняли юрисдикцию над монастырем, нередко даже над частью местности, а иногда и над всем городом, так как случалось, что освобожден бывал один бург; церкви, аббатства точно так же сохраняли за собой свои поместья; часто замок или крепость оставались подвластны кастеляну, виконту или наместнику епископа, вассалу или чиновнику сюзерена, епископа или короля; наконец, и другие лица могли владеть в пределах самого города феодами, изъятыми из юрисдикции коммуны, — улицей или кварталом, вроде квартала аббатства Saint-Vaast в Арра. В Амьене рядом с муниципальной юрисдикцией действовали юрисдикция епископа, представленного викарием, юрисдикция короля, представленного кастеляном, и юрисдикция графа, представленного другим кастеляном. Таким образом, коммуны никогда не охватывали всей территории тех городов, в которых они были установлены. Правда, они старались мало-помалу подчинить ее себе, пользуясь всяким удобным случаем, действуя то захватом, то переговорами или деньгами: Турне отнял у епископа всю его юрисдикцию. Но такого успеха достигли лишь немногие коммуны. Даже когда они достигли господства над всей территорией, заключенной в их стенах, в них оставалось еще множество горожан, которые по своему социальному положению были изъяты из-под власти коммунальных законов: дворяне оставались подсудными феодальным судам, духовные — суду церкви; рабы составляли, как и прежде, собственность своих господ; мы не говорим уже об известных группах лиц, встречавшихся в большинстве этих городов, — «свободные люди», «свободные горожане», «свободные слуги» (francs hommes, francs bourgeois, francs sergents), которые пользовались различными иммунитетами и зависели от какого-либо сеньора, церкви или короля. Историки муниципального движения слишком часто упускали из виду эти явления, но их следует помнить, если мы хотим представить себе, каков был внутренний строй коммуны и как текла ежедневная жизнь горожан.

Но и эти конституции, столь несходные в разных местах, и эти столь неравномерно распределенные судебные прерогативы, и эта невообразимая путаница соприкасавшихся и пересекавших друг друга территорий отнюдь не уничтожают сходства между городом и феодом; достаточно бросить взгляд на карту любой феодальной провинции, чтобы увидеть, как дворянские поместья врезывались одно в другое, как хаотически они спутывались и сколько прорех было в каждом феоде.

Законодательная и административная власть коммунальных магистратов. Коммунальные магистраты обладали законодательной властью, издавали указы и регламентировали промышленность. Они получали доход от штрафов, управляли — правда, очень дурно — муниципальными финансами, заведовали коммунальным имуществом, назначали и взимали налоги, необходимые для поддержки зданий и укреплений и для уплаты жалованья чиновникам: подати, дорожные, заставные и рыночные пошлины. Наконец, они командовали милицией, обучали ее и вели в бой. Но была одна привилегия, которой — по крайней мере, во Франции — никогда не делили с сеньорами даже наиболее независимые города: право чеканки. Хотя это и оспаривалось, но монет, чеканенных коммунами, не найдено[4].