извозчик согласился ехать за пятнадцать, значит, он нуждается, потому я и дал ему трешницу, — сказал он.

Непонятно, зачем ему нужно было вымарщивать у извозчика пятачок, дергать его нервы с тем, чтобы потом проявить широту своей щедрости на три рубля. Будто действительно есть извозчики богатые, как и он сам, и есть такие бедные, которые на эти гроши могут поправить свое хозяйство. Подумалось: всякий по-своему бывает смешным.

Мы, не торопясь, поднимаемся по лестнице. Паисий Михайлович продолжает рассказывать, что он скомплектовал для себя огромную библиотеку из классиков и из книг по всем отраслям знаний. Эту библиотеку он собирается пожертвовать городу, чтобы оставить по себе какую-то память и помочь людям получить знания. Для своей личной библиотеки он, как мы знали, собирал литературу, какая есть на свете, о масонах. Потому он за время своего пребывания в Москве и не вылезал из магазина П. П. Шибанова.

В прихожей П. М. Мальцева приветливо встретил Владимир Алексеевич и у них начался, как всегда, долгий и интересный разговор о книгах.

Бывал в Столешниках и В. М. Дорошевич. Слабостью его было хорошо поесть. Он очень любил кулебяку с капустой, особенно в приготовлении Марии Ивановны. Когда Владимир Алексеевич приглашал его заглянуть в Столешники, он обязательно спрашивал:

— А кулебякой Мария Ивановна побалует?

Однажды, сидя за кулебякой и запивая еду красным вином, он рассказал тему своего очередного фельетона. На террасе у кого-то из дачников собрались кухарки и стали хвастаться своими хозяевами. Одна говорила, что у нее хозяин профессор, читает лекции в университете, студенты его обожают. Другая называла своего хозяина директором фабрики, у которого в подчинении многие тысячи рабочих, третья заявила, что у нее хозяин генерал, большой-пребольшой начальник. Молчала только прислуга Дорошевича. Наконец очередь дошла и до нее.

— А ты что молчишь? У тебя кто хозяин?

— У меня-то? Мой хозяин ничего не стоит. Он все сидит и пишет, сидит и пишет, а когда свое писание напечатает в газете, то господа читают эту газету и над ним смеются.

Помню, в каком-то издании, вышедшем с благотворительной целью, В. М. Дорошевич напечатал рассказ под заглавием «Самый маленький фельетон».

ГИЛЯРОВСКИЙ В ЖИЗНИ

Как-то, сидя за столом у Владимира Алексеевича, В. М. Дорошевич сказал:

— Соблазнительно, Гиляй, написать твою биографию.

Действительно, бурно и содержательно прожил Владимир Алексеевич свои восемьдесят два года. Про него можно сказать: этот человек не жил, а горел. В обычные человеческие нормы он не укладывался. Подобное отмечал и А. П. Чехов, сказавший ему однажды: «Тебя не опишешь, ты все рамки ломаешь».

— Душу В. А. Гиляровского на коне не объедешь, — так говорили и писали о нем современники.

Хорошо знавший В. А. Гиляровского сотрудник «Русского слова» С. В. Яблоновский писал: «Оригинален сам Гиляровский, как личность. Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка. Если, как у писателя, у него есть талант, то, как у человека, у него имеется гений, гений любви».

Он весь был для людей. Похлопотать за человека, помочь ему в чем-нибудь или, как он говорил, «дать человеку перевернуться в трудный час» — словно было его призванием.

Многое повидав в жизни и многое пережив, Гиляровский стал другом обездоленных и всегда близко к сердцу принимал человеческую нужду. Кто только не приходил к нему в дом за помощью! Молодые художники, ученики Училища живописи, студенты, обитавшие на Лапинке. Среди просителей можно было видеть писателей из народа, актеров и всякую бедноту, вплоть до хитрованцев. Мария Ивановна говорила ему: «Ты хоть хитрованцев-то не пускай в дом, ведь зарежут когда-нибудь». Были и такие просители, которые приходили часто. Они конфузились, извинялись за вынужденную надоедливость. Ом, понимая это состояние, отвечал каламбуром:

Не бойся надоесть, Когда надо есть.

Жена И. Е. Репина Нордман-Северова в своей книге «Воспоминания» передает такой случай. Репин, Нордман-Северова и Гиляровский ехали в трамвае с какой-то выставки. Вдруг на одной из остановок Гиляровский стремительно вылетел из вагона и через минуту возвратился обратно. Оказывается, он заметил на остановке одного из своих опекаемых и выскочил, чтобы сунуть ему деньги. Это выглядело немного странно, но потому его и называли оригиналом, человеком от легенды, что его действия часто выходили за общие рамки. Он не только помогал тем, кто к нему приходил, но и сам находил нуждающихся. Можно привести такой пример. Улица кишмя кишит народом, туда и обратно двигаются люди всякого вида, возраста и достатка. Вот показывается человек в сбитых ботинках, в костюме не первой свежести, в широкой шляпе, из-под которой выбиваются длинные волосы. «Кажется, актер», — срывается у Гиляровского, и он, загораживая дорогу неизвестному, протягивает ему руку: — Гиляровский…

— Как же… Как же… Слыхал, знаю… Завязывается разговор. Выясняется, что неизвестный действительно актер. Он рассказывает, откуда приехал, где играл, какие роли исполнял и в том числе называет роль Наполеона. У них находятся общие знакомые. Но актер не может понять, зачем и почему его остановили. Однако это скоро выясняется. Гиляровский спрашивает, приятно улыбаясь:

— Пообедать-то сегодня есть на что?

Актер конфузится, краснеет.

— Знаете ли… Видите ли…

А у Владимира Алексеевича уже сверкает в руке бумажка, которую он и сует ему. Тот поражен, растроган, благодарит.

— Я очень тронут, вы так относитесь… Писатель шутливо закругляет:

— Очень рад дать