Москвы протест. В 1901 году вспыхнула стачка в Петербурге на Обуховском военном заводе, превратившаяся в кровавую схватку с войсками. Позже, в 1902 году, возникли крупные волнения в типографиях; в том же году стачки охватили Баку и другие районы. Партия большевиков поднимала рабочих на борьбу с капитализмом и самодержавием. Под влиянием рабочего движения разгорались крестьянские волнения, возникало брожение в армии.

В. А. Гиляровский понимал, что революция вспыхнет не в Ваганьковском переулке, где помещалась «Русская мысль», и не в Чернышевском, где находились «Русские ведомости». «Это сделают, — говорил он, — стихийные силы революции». И он ждал, что большой пожар займется на необъятных просторах России.

На студенческие волнения в 1899 году В. А. Гиляровский отозвался нелегальным стихотворением, которое ходило тогда в Москве по рукам. Оно заканчивалось строками:

…Всех разогнали, а всех ли вы выбили, Сделавши подлость и срам? Это свершили вы к вашей погибели, Память позорная вам!..

Впоследствии оно попало в руки жандармерии. В мартовской книжке «Нового мира» за 1926 год был напечатан протокол допроса М. Горького после ареста его в 1901 году. Там сказано: «Еще в 1899 году к Максиму Горькому, по его словам, приезжал литератор Гиляровский и в разговоре о студенческих беспорядках сказал, что в Москве имеет большой успех среди публики стихотворение „Сейте“. По просьбе Горького Гиляровский будто бы воспроизвел эти стихи на лоскуте бумаги (стихи отобраны при обыске у Горького в 1901 г.). Под стихами значится неразборчивая подпись „И. Гиля…“»

Здесь речь идет о стихотворении Гиляровского, которое начиналось строкой из Некрасова: «Сейте разумное».

Наездами из Петербурга бывал в Столешниках А. И. Куприн. Еще будучи юнкером, Куприн приходил к Владимиру Алексеевичу и показывал ему свои литературные опыты. Как-то он приехал в Москву немного не в духе, и, когда за столом зашел разговор о литературе, он сказал, обращаясь к Гиляровскому:

— Ничего ты не сделал хорошего, что советовал мне заняться литературой. Что такое литература? Это — ремесло, которое дает нам возможность зарабатывать на табак.

В другой приезд, в 1910 году, разговор шел о петербургских писателях. А. И. Куприн с каким-то особенным восхищением говорил о Леониде Андрееве.

— Какие мозги у этого человека! — восклицал он. — Какие мозги!..

В. А. Гиляровский заметил:

— Гете писал двадцать пять лет «Фауста», а Леонид Андреев пытается каждый год давать по «Фаусту», да не выходит. Горький — вот изумительный талантище.

— Ты недооцениваешь… недооцениваешь, — возражал Куприн.

Кто-то из молодежи сказал:

— Александр Иванович, мы любим вас больше, чем Андреева. Вы реалист, продолжатель лучших традиций русской литературы, традиций Гоголя, Толстого, Тургенева.

— Я, — ответил Александр Иванович, — ничего не могу написать хорошего, если в моем произведении не будет куска моего собственного мяса. А Леонид Николаевич Андреев, тот может, он — писатель с огромной фантазией. Писатель должен обладать богатым воображением.

Нередко можно было встретить в Столешниках А. Л. Дурова, замечательного мастера циркового искусства. В своей книге «На арене старого цирка» Д. Альперов говорит: «На цирковой арене второго узкого самородка не было. А. Дуров был новатором, он — интереснейшее явление эпохи расцвета русского цирка. Второго Дурова, повторяю, нет, и вряд ли появление его возможно»[4].

В одно из посещений Столешников Анатолий Леонидович рассказал нам, как он выдрессировал гуся, который кланялся московскому генерал-губернатору. В свое время поэтому поводу в Москве было много шума и разговоров. Подготовив гуся к этой «роли», Дуров поехал к генерал-губернатору и просил его разрешить расклейку по городу афиш об этом фокусе и посетить цирк в указанный вечер, когда ученый гусь будет ему кланяться. Тот добродушно согласился. Москва с нетерпением ожидала нового номера. Наконец настал этот вечер.

На арену, под гром аплодисментов, вышел Дуров с гусем на руках. Он поставил своего ученика на барьер, покрытый малиновым бархатом, и тот затопал вразвалку по барьеру, направляясь к креслу, занятому высшим начальником. Каждый из зрителей, не сводя глаз, с напряженным вниманием наблюдал за «ученой» птицей и ждал, что будет дальше. К удивлению всех, гусь остановился именно против кресла генерал-губернатора и отвесил ему первый поклон. Взрыв аплодисментов и хохота потряс стены цирка. Гусь отвесил второй поклон. Снова бурные рукоплескания. Наконец третий. В этот момент к нему подоспел Дуров, взял его на руки и, раскланиваясь в ответ на аплодисменты и крики одобрения, удалился с арены.

На другой день генерал-губернатор не утерпел и вызвал к себе Дурова.

— Слушайте, Анатолий Леонидович, ведь гусь — глупейшая птица… Хе-хе-хе!.. Как это так… Неужели можно добиться… научить птицу распознавать людей?

И Дуров объяснил секрет дрессировки.

— Начал я дрессировку с того, что под барьер, против вашего кресла, поставил гусиную кормушку. Всякий раз, когда гуся нужно было кормить, я ставил его на барьер и вел до того места, где был корм. С течением времени он привык к порядку кормления и уже без труда находил свою еду. Перед представлением гусь некоторое время голодал, и, когда во время сеанса я поставил его на барьер, проголодавшаяся птица, естественно, с особой охотой затопала к своему корму, предвкушая вкусный и обильный ужин. Но кормушка заранее была убрана. Гусь опустил голову и с удивлением поднял ее. Получился первый поклон. Гусь снова опустил голову в надежде утолить голод, но напрасно — получился второй поклон. После третьей попытки поужинать он был снят мною с барьера.

Перед войной 1914 года А. Л. Дуров организовал лекцию на тему «Лаборатория смеха». Лекция состоялась в Политехническом музее. Он пригласил из Столешников всех желающих. В. А. Гиляровский быть не мог и просил меня обязательно побывать на лекции и все ему рассказать. Аудитория, как и следовало ожидать, ломилась от публики.

В своем вступительном слове Дуров отметил, что он много лет работает в цирке и