Беседы Гитлера в «Остериа» протекали непринужденнее, чем в Берлине или на Оберзальцберге. Объяснялось это тем, что стол был невелик, за ним могли плотно усесться всего человек семь-восемь. Гитлер здесь о политике никогда не говорил. Остальные посетители старались уловить каждое слово – так хотелось услышать, о чем беседуют за столом фюрера! Чаще всего разговор шел об искусстве, городских строительных проектах и связанных с этим вопросах. Мюнхенским гостям фюрера предоставлялся случай высказать ему свои пожелания и жалобы. Поэтому Борман всегда имел при себе толстый блокнот, чтобы записывать указания Гитлера или его высказывания.

После обеда отправлялись в «Дом германского искусства», где Гофман показывал фюреру картины и скульптуры. Если же предстояла очередная ежегодная выставка, Гитлер мог оставаться там даже несколько часов, чтобы до заседания жюри дать свою оценку экспонатам.

Суждения его носили весьма критический характер; мне не раз доводилось слышать, что уровень мюнхенских художественных выставок все еще не отвечает его вкусу. Качество живописи и ваяния, по его мнению, может повыситься только через годы и десятилетия. В живописи Гитлер застрял в XIX веке. Если не говорить об импрессионизме и экспрессионизме, он был за продолжение традиций эпохи сентиментального натурализма. Для искусства это означало регресс, а отнюдь не революцию. Однако Гофману приходилось не однажды выслушивать его упреки, и даже тогда, когда выставлялась хорошая картина художника современного направления, он изголялся над нею. Гофман сразу сориентировался и как член жюри стал отбирать для выставки только то, что нравилось Гитлеру. Он являлся также уполномоченным фюрера по закупке картин.

На чаепитие Гитлер охотно отправлялся в «Чайную Карлтон». Сидя за столом в углу зала, он мог вместе со своими гостями и сопровождением спокойно и почти незаметно для окружающих попивать чай.

Летом его излюбленным местом служило кафе в «Доме германского искусства» с открытой террасой, выходящей в сад.

Во время поездок по городу или окрестностям от взгляда Гитлера не ускользало ничего. Он очень не любил, чтобы его обгоняли даже большие партайфюреры. Однажды на моих глазах его на бешеной скорости подрезала автомашина, в которой сидел рейхсляйтер Франк, будущий генерал-губернатор Польши. Гитлер узнал его и через Бормана строго предупредил.

Одновременно с сообщениями от 4 февраля было объявлено и о созыве рейхстага 20-го числа. Ему предстояло заслушать «Заявление имперского правительства», иначе говоря речь Гитлера. Подготовка ее послужила главной целью пребывания фюрера на Оберзалъцберге. Поэтому вполне понятно, что к нему обратился с просьбой принять его фон Папен, только что в рамках больших перемен снятый с поста германского посла в Вене. Гитлер почувствовал себя обязанным удовлетворить эту просьбу, чтобы, вероятно, помочь ему преодолеть шок от проведенной без всякого предварительного уведомления отставки.

Разговор происходил наедине и длился дольше, чем ожидалось. Было нетрудно догадаться, что речь шла насчет австрийской проблемы и обсуждали они ее подробно. Австрийские национал-социалисты рвались к власти, а это было равнозначно аншлюсу Австрии к рейху. Самостоятельность ее находилась в опасности.

Беседа Гитлера с Папеном закончилась полной гармонией, и прощание было сердечным. Причин фюрер не скрывал. Папен предложил, чтобы Гитлер вскоре пригласил австрийского федерального канцлера Шушнига на Оберзальцберг для беседы о назревших проблемах. Фюрер спонтанно подхватил это предложение, вновь назначил Папена послом в Австрии и поручил ему немедленно связаться с врнским правительством, чтобы договориться о дате встречи. Гитлер еще не говорил ни о вступлении германских войск в Австрию, ни ее аншлюсе. Он намеревался лишь потребовать, чтобы австрийские национал-социалисты были включены в состав правительства. Таким образом, пребывание фюрера в «Бергхофе» приняло другой оборот. Работу над речью в рейхстаге пришлось отложить. Все мысли Гитлера теперь были направлены на встречу с Шушнигом. Она должна была состояться в субботу, 12 февраля. Я получил задание обеспечить присутствие Кейтеля и еще одного-двух генералов сухопутных войск и люфтваффе, производящих особенно воинственное впечатление. Я назвал двух командиров корпусов – генералов Рейхенау и Шперрле. Фюрер с восторгом согласился. Я позвонил обоим в Мюнхен, не раскрывая смысла его приказания явиться.

Гитлер ожидал встречи с Шушнигом с напряжением. Австрия была его родиной, и мы находили понятным, что он надеялся в результате разговора с ним соединить обе страны в один союз, который сорвался в 1918 г. из-за сопротивления стран Антанты.

12 февраля в начале дня прибыли Риббентроп и Кейтель, а потом и оба генерала. Гитлер принял их в большом холле своей виллы «Бергхоф» и объяснил обоим, что вызвал их лишь ради внешнего устрашающего эффекта. Их присутствие должно без всяких слов дать понять австрийским визитерам, что в случае необходимости наготове стоят и солдаты. Кейтель должен привыкнуть к тому, что ему придется замещать его на переговорах, если сам он по какой-либо причине вести их не сможет.

Папен встретил Шушнига и его статс-секретаря по иностранным делам д-ра Гвидо Шмидта, а также сопровождавшего адъютанта на германо-австрийской границе в районе Зальцбурга и доставил их на Оберзальцберг. Гитлер ожидал гостей внизу на ступенях лестницы в виллу. После взаимного представления и обычных в таких случаях фраз Гитлер и Шушниг поднялись на первый этаж в личный кабинет фюрера. Беседа их продолжалась много часов, а тем временем Риббентроп, Папен и Шмидт вели переговоры в холле. К обеду, на котором присутствовал и я, были приглашены Шперрле и Рейхенау. Разговор крутился вокруг самых разных тем. Шперрле рассказал о своих действиях в Испании, чем дал Гитлеру возможность указать на опасность большевизма. Первоначально предусматривалось, что встреча и закончится этим обедом. Как дурной признак для предыдущего хода переговоров мы восприняли тот факт, что они продолжатся и во второй половине дня. Поздно вечером, даже не оставшись на ужин, австрийцы уехали. Ни на одной из бесед я непосредственно не присутствовал, но никаких признаков какого-либо необычного оттенка этих бесед не замечалось.

Гитлер сам рассказал нам о них и поделился своими впечатлениями. Он потребовал от Шушнига прекратить преследовать национал-социалистов в Австрии, а тех из них, кто арестован, выпустить из тюрем и лагерей. Пост австрийского министра внутренних дел должен занять национал-социалист или человек, близкий партии. В качестве такового Гитлер назвал д-ра Зейсс-Инкварта. В подписанном обоими главами правительств протоколе Шушниг дал заверение, что выполнит эти требования, но одновременно сослался на австрийскую конституцию, по которой изменения в составе кабинета может произвести только лишь федеральный президент Австрии. Итогами переговоров Гитлер остался недоволен.

Следующие дни он провел на Оберзальцберге в ожидании ответа Шушнига, который тот обещал дать в течение трех дней. 15 февраля ответ пришел, подтвердив принятие «Берхтесгаденского соглашения» от 12 февраля. 16 февраля было объявлено о переформировании кабинета министров в Вене. Д-р Зейсс-Инкварт стал министром внутренних дел и одновременно министром безопасности Австрии. Вот теперь Гитлер был доволен! Он велел опубликовать в печати сообщение, что оба канцлера 12 февраля решили принять такие меры, в результате которых между обоими государствами должны установиться «тесные дружественные отношения».