Балы, концерты, оживленная болтовня в салонах – излюбленные развлечения знати казались Альберту скучными до скрежета зубовного. Единственным, что могло хоть как-то сблизить немца с английскими пэрами, была охота. Принц Альберт пользовался репутацией превосходного спортсмена: мог милю за милей пройти пешком, взбирался на крутые горы, отлично держался в седле, плавал, преуспел в фехтовании и игре в хоккей. Но главной его страстью была охота, и его взгляд оживлялся, как только речь заходила о стрельбе.

И опять промашка! Принц-консорт и его новые, не слишком-то покорные подданные предпочитали разные виды охоты. Не было для английского лорда большей радости, чем скакать по полям в красном фраке и вопить «Тэлли-хо!», глядя, как гончие преследуют лису. Наравне с мужчинами охотились женщины, которым так шли изящные амазонки и цилиндры. Но как раз лисья охота казалась Альберту воплощенной бессмыслицей. Столько возни – загнанные лошади, вытоптанные поля – ради какой-то блохастой лисы. Там, откуда он был родом, леса изобиловали дичью, и немецкие князья сотнями отстреливали кабанов и оленей, которых гнали к ним загонщики. Отец Альберта похвалялся, что за свою жизнь умертвил как минимум 75 186 зверей и птиц!

В Англии олени паслись в основном в парках при усадьбах, а также в суровых горах Шотландии. Там до них и добирался принц Альберт, который мог дни напролет выслеживать оленье стадо. Егеря приносили их туши прямо к порогу, чтобы на них могла полюбоваться Виктория. Интересно, что в характере Альберта кровожадность гармонично сосуществовала с любовью к порядку. Однажды он преподнес жене ожерелье из 44 зубов оленей, и на каждом зубе была выгравирована дата смерти животного.

Англичане морщились, находя забавы Альберта чересчур жестокими. И то, что могло бы помощь ему влиться в английское общество, еще больше отдалило его как от знати, так и от простого народа.

На первых порах Виктория не делала ничего, чтобы укрепить его авторитет. Она продолжала называть мужа «ангелом», но не допускала его до государственных дел. Пусть и дальше промокает чернила с ее писем – и будет с него. В таком отношении к консорту ее поддерживал и Мельбурн, оберегавший престол от немецкого влияния, и в особенности Лецен. Проведя всю жизнь подле Виктории, старая гувернантка отчаянно ревновала ее к молодому мужу.

Недовольство принца росло. «Я весьма доволен семейной жизнью, однако мне трудно с должным достоинством выполнять свою роль, поскольку я только лишь муж, а не хозяин дома»[87], – жаловался он.

В начале 1840-х семейная лодка Виктории и Альберта неслась по стремнинам, то и дело содрогаясь от скандалов. Борьба за владычество в семье велась нешуточная. Воспитанная по принципу «Кто громче кричит, тот и прав», Виктория ожесточенно спорила с мужем. Альберт держал глухую оборону. На крики он отвечал взвешенными, логичными аргументами, не сдавая позиции и ни в коем случае не уступая.

Художник И.М. Уорд рассказывал, как принц отправился на ужин с комитетом Академии художеств. Ужин был в самом разгаре, когда из Букингемского дворца прибыл посыльный – королева соскучилась по мужу и зазывала его домой. Принц кивком отослал гонца, но с места не сдвинулся. На смену первому гонцу прибыл второй, с тем же самым посланием, а когда принц выпроводил и его, примчался третий. «Королева приказывает вашему королевскому высочеству тотчас вернуться во дворец!» – проговорил запыхавшийся посыльный. Альберт и бровью не повел. Доев десерт, он велел кучеру ехать в Клэрмонт, где и провел всю ночь, пока Виктория не находила себе места в Букингемском дворце.

Благодаря природной сдержанности, принц брал жену измором. В конце любой ссоры Виктория вынуждена была признать, что погорячилась. Понурившись, она просила прощения, давала клятвы вести себя лучше. Случалось, что после очередной стычки Виктория бегала за мужем по коридорам и, когда он запирался у себя, колотила в дверь, выкликая его на новый разговор. После одного такого скандала Виктория долго стучала в запертую дверь, пока принц не отозвался: «Кто там?» – «Королева Англии!» Ответа не последовала. Виктория постучала вновь. «Кто там?» – «Ваша жена, Альберт», – вздохнула Виктория, и дверь распахнулась.

Споры, из которых она неизменно выходила побежденной, больно били по самооценке королевы. Но чтобы окончательно признать его, а не себя главой семьи, Виктория должна был почувствовать зависимость от мужа. Зависимость полную, как на эмоциональном уровне, так и на физическом. Именно такая зависимость сопутствовала бесконечным родам.

* * *

Королева рассчитывала подольше наслаждаться беспечным счастьем с Альбертом, которого она не хотела делить ни с кем, даже с ребенком. И вдруг – беременность! Как гром среди ясного неба. Воспитанная под колпаком, она не знала, как протекает беременность и проходят роды. Деторождение представлялось ей чем-то постыдным (вспомнить хотя бы леди Флору) или же губительным (как в случае принцессы Шарлотты).

«Должна признаться, что я несчастлива… Мне всегда была ненавистна сама мысль об этом, и день и ночь я молила Бога о том, чтобы Он дал мне отсрочку хотя бы на шесть месяцев, но мои молитвы не были услышаны, и теперь я совершенно несчастна. Представить не могу, как кто-то вообще может желать подобное, особенно в начале брака», – изливала она свои чувства на бумаге. А дяде Леопольду жаловалась: «Сама эта вещь ненавистна мне, и если за все мои страдания я буду вознаграждена какой-нибудь противной девчонкой, то я ее, наверное, утоплю. Не хочу никого, кроме мальчика. Девчонки мне не нужны»[88].

Свыкнувшись со своим положением, королева отчасти успокоилась. По крайней мере, акушер Чарльз Локок, который пришел на подмогу довольно бестолковому Кларку, описывал состояние пациентки как спокойное: «Она не испытывала ни малейшего стеснения и готова была просто и понятно описывать свое текущее положение».

Откровенность за откровенность: на вопрос королевы, будет ли она испытывать боль, доктор честно ответил, что такой возможности исключать нельзя. Своей знакомой леди Махоун прямодушный шотландец сообщил, что королева подурнеет и расплывется после родов. «Ее фигура даже сейчас отличается изрядными размерами, поскольку она не пользуется корсетами и другими средствами для поддержания фигуры. Она так похожа на бочку»[89].

Королева изнывала от разочарования, но принц-консорт ликовал. Рождение наследника открывало для него новые горизонты. По его просьбе в Англию вернулся барон Стокмар. Сообща мужчины начали думать, как извлечь из ситуации наибольшую выгоду. Подстрекаемый Стокмаром, Альберт потребовал от парламента регентство в случае смерти Виктории.

Момент был выбран удачным: не так давно Альберт защитил жену во время покушения, совершенного Эдвардом Оксфордом. И даже самым твердолобым тори было понятно, что Альберт справится с регентством лучше, чем сумасброды Камберленд и Кембридж. Парламент без проволочек принял билль о регентстве. В случае смерти жены Альберт стал бы королем де-факто – а ведь ему еще двадцати одного года не исполнилось!