— Охота? — фыркнула леди Фабиана. — Вы видели, какой нынче туман?

— Он немного рассеялся, — отозвался немногословный мистер Браун, отодвинув штору и выглянув в окно.

— Мысль отличная, Дрейк, — поддержал граф. — Сейчас же велю псарям готовиться. Но Фабиана не любит охоту: женское седло, много грязи, мало внимания к нарядам. Она не поедет.

— Не поедете? — огорчился мистер Дрейк.

— И пропустить, как граф сломает себе шею в этом чёртовом тумане? — услышала я уже в дверях, пропуская виконта вперёд. — Ни за что!

Передав Микаэля на попечение Беулы, я направилась наверх. Уже на лестнице между первым и вторым этажами я услышала какой-то шум и взволнованный шепот.

Напротив комнаты леди Эрселлы столпилась горстка слуг — то ли только что изгнанных оттуда, то ли не осмеливающихся войти. За дверью слышались истерические всхлипывания.

— В чём дело, Нора? Что стряслось?

— Леди Эрселла всё плачет и никого не пускает.

— Но из-за чего? Её обидели?

Мысли тут же метнулись к виконту, но он был всё это время при мне и не мог напакостить сестре. Нора и ещё несколько девушек растерянно пожали плечами.

— Там закрыто?

— Не знаем, мисс…

Я решительно отодвинула их и нажала на ручку двери. Она подалась, и я шагнула внутрь. Едва успев прикрыть дверь, я чуть не задохнулась от врезавшейся мне в голову подушки.

— Уходите! Никого не хочу видеть! — услышала я безутешный рёв и с трудом узнала в этом рычании голос леди Эрселлы.

Она лежала на кровати, зарывшись в свои многочисленные подушки. Я оглядела комнату. Теперь здесь всё было шиворот-навыворот: ящики выдвинуты, вещи валяются на полу, все окна и дверцы кукольного замка распахнуты, а куклы разбросаны. У нескольких были оторваны руки и отбиты носы — похоже, их швыряли о стену.

— Миледи, что с вами?

Девочка оторвала от подушки опухшее от слёз лицо: губы тут же задрожали, обнажая полный рот острых коричневых клыков.

— Уходите, мисс Кармель!

— Я никуда не уйду, пока вы не скажете, что стряслось.

Я шагнула к ней и наступила на какой-то фантик. Лишь приглядевшись, я поняла, что это не обертка от сладостей, а мертвая бабочка. Но догадаться было непросто: теперь она походила на сухой листик, едва тронутый цветом. На полу, в россыпи заколок, лежало ещё с десяток таких. Я взглянула на клетку у окна, в которой они роились ещё утром: дверца была распахнута, внутри пусто. Тут же валялась сломанная пополам веточка боярышника. Но вот ведь удивительно: я принесла леди Эрселле сухую ветку, а теперь она была покрыта набухшими почками, а среди распустившихся листьев алели плоды. На то, что эта та самая волшебная палочка, указывал лишь розовый бантик. Я снова взглянула на мертвых бабочек.

— Что вы сделали, миледи? — тихо спросила я.

Леди Эрселла поймала мой взгляд, вскочила с кровати, подбежала ко мне и обхватила ручками.

— Я не хотела, не хотела, чтобы они умерли! — рыдала она, уткнувшись в мою юбку и вздрагивая всем телом.

Я автоматически погладила её по волосам.

— Но зачем…

— Она перестала работать, — девочка на секунду оторвалась от моей юбки, кивнула на сломанную палочку, а потом снова зарылась в неё. — Вы сказали, что это значит, что она устала.

— Да, и велела вам подождать меня.

Я всё ещё не могла прийти в себя: получается, когда в палочке иссякла энергия, леди Эрселла просто забрала её у живых существ.

— Я не хотела, чтобы так вышло! Я просто хотела поиграть, а она не работала. Я играла! — закричала она и подняла на меня перекошенное личико.

Внезапно в глубине её глаз вспыхнула злость, и она меня оттолкнула.

— Это вы во всём виноваты! Это вы мне её дали!

Я потянулась к ней.

— Успокойтесь, миледи. Ничего страшного, вы ведь этого не хотели.

Но она отшатнулась и уже не слушала меня.

— Уходите! — завизжала она, тяжело дыша.

Теперь она выглядела пугающе: оскаленные коричневые зубы обезобразили личико, глаза пылают, пальцы с загнутыми звериными когтями напряжены и неестественно вывернуты.

В девочке вдруг проступило что-то незнакомое, неуправляемое.

— Миледи, послушайте…

— Уходите, видеть вас не желаю! — завизжала она, кинула в меня очередной подушкой и продолжала кидать до тех пор, пока я не покинула комнату.

— Я не виновата! Я всего лишь хотела поиграть! — неслось мне вслед.

— Леди Эрселле просто надо побыть одной, — сообщила я ожидавшим в коридоре слугам. — Она расстроена, но ничего серьёзного, это скоро пройдёт. Всё в порядке.

На самом деле всё было совсем не в порядке, но они действительно не могли ничем помочь. Служащие начали расходиться, пожимая плечами и обмениваясь недоумёнными взглядами. При них я старалась сохранять спокойствие, но, стоило им скрыться за поворотом, перестала сдерживаться и глубоко вздохнула.

Я и сама не могла понять, почему вполне обычная детская истерика так меня встревожила. Пытаясь мысленно найти ответ на этот вопрос, я опустила взгляд и заметила спереди на подоле мелкие дыры от когтей. При виде выпотрошенных пустот и свисающих ниток, я вдруг поняла, в чём дело. Там, в этой комнате, я впервые увидела в ласковой девочке нечто, поразившее меня до глубины души: я увидела мелькнувшую в глазах леди Эрселлы жестокость.

И совсем уж некстати мне вспомнился сегодняшний сон — тот самый, в котором юная графиня звала Матильду поиграть.

Поднявшись в свою комнату, я зашила подол, после чего вынула и ещё раз хорошенько осмотрела карандаш. Он выглядел точно так, как в тот момент, когда я передавала его виконту: гладкая поверхность, покрытая фиолетовым лаком. Какое-то время я ломала голову, пытаясь найти отгадку, но вскоре оставила эту затею и переключилась на другой, не менее важный вопрос: кто это сделал?

Это совершенно точно были не я и не виконт. Помимо нас, в зале было ещё шестеро. Леди Фабиану я сразу исключила: у неё не было магических способностей, только чары. Графу уже много лет запрещено пользоваться магией. Вздумай он всё-таки нарушить запрет, об этом тут же стало бы известно. Не знаю точно, как действует этот механизм, но стоит, допустим, мне преступить закон, использовав свой дар в личных целях, как отчет об этом мигом поступит куда нужно. И не успею я сказать: «Кремовый эклер», как окажусь под следствием с серьёзными обвинениями. Я ещё ни разу не получала предупреждений, а потому могла чувствовать себя в относительной безопасности. Мысль о самом страшном наказании — насильственном извлечении искры — иногда преследовала меня в кошмарах, но наяву я старалась об этом не думать.