стоял на отшибе у озера, окружённый диким садом, переходившим в лес. Большая двухэтажная деревянная вилла с высоким каменным фундаментом и многостворчатыми окнами. Наклонная черепичная крыша со слуховыми окнами и дымоходами. С обеих сторон фасада веранды из деревянных балясин, увитых увядшей жимолостью. Когда она подросла, папа обычно отправлял их с Элисом сюда на целое лето, приезжая по выходным, которые проводил, по большей части, расхаживая кругами по двору и общаясь по телефону, доисторическому суперпрочному мобильнику «Эрикссон», который выжил даже после того, как Ракель как-то швырнула его на пол.

– В типографии большие проблемы, – обречённо объявлял он последнюю новость о каком-нибудь долгом и сложном деле, которому все предрекали фиаско. Ему срочно нужно возвращаться в город, и он уезжал в воскресенье сразу после обеда.

– Я же руковожу компанией, старушка, – отвечал он на её протесты, – если меня нет на работе, никто другой за меня ничего не сделает.

Сейчас двор выглядел заброшенным, на ветру трепыхалась верёвка флагштока. Голые чёрные деревья, клумбы, засыпанные бурыми скелетами растений. Но в парнике прибрано, прошлогоднюю рассаду помидоров бабушка, видимо, выполола в рождественские каникулы. Ракель отыскала запасной ключ в сарае, где лежали стопки дров, которые нарубил Петер, ещё один её дядя, он называл колку дров высокоэффективной формой многофункциональной тренировки и почти все каникулы проводил с топором у колоды.

Скрипнула входная дверь.

– Есть тут кто? – крикнула Ракель в глухую тишину. Шаги по каменному полу сопровождало эхо. В холле она остановилась, не понимая, куда идти: она приехала, и что дальше.

Дом построил в начале прошлого века состоятельный фабрикант, занимавшийся текстилем, и мрачный портрет первого хозяина по-прежнему висел в библиотеке. Нижние помещения были просторными и предназначались для всех. В детстве их названия казались Ракели естественными и богоданными: Столовая, Большая комната, Большой холл, Малый холл, Библиотека, Кабинет, Ателье. Она никогда не задумывалась, почему Ателье называется Ателье, хотя никаких художественных материалов здесь нет, а только всякие ненужные вещи, вроде фисгармонии или ткацкого станка. Во всех комнатах лежали ковры, свидетельство недолгой карьеры Ларса Викнера в качестве импортера ковровых изделий, огромное количество которых осталось в доме, потому что почти ничего не удалось продать. Меблировка состояла из антиквариата и семейных реликвий, отобранных зорким взглядом бабушки Ингер и расставленных в продуманном порядке. Часть предметов попала сюда в те времена, когда Ларс был директором клиники в Аддис-Абебе: чашеобразные табуреты и стулья с узкими прямыми спинками, вырезанные из цельного дерева, словно церкви в Лалибэле, высеченные прямо в скале. Как все эти вещи доставили из Эфиопии в вестергётландскую глушь, оставалось загадкой, не говоря уж о том, как они прошли таможню. Кроме того, Ингер привезла оттуда огромное количество золотых украшений, которые раздаривала по праздникам. Ей хотелось, чтобы это эфиопское золото стало символом сплочённой семьи и чтобы его носили все родственницы, но тётушка Вера ни за что не надела бы вещь, которая выбивается из канонов европейской эстетики, а Ракель вообще почти не носила украшений. Жена Петера Сусанна дала понять, что ей не нравится «этника», а Ингер отомстила ей, заявив, что у их виллы в Бромме «нет души». И только Сесилия носила на шее золотую цепочку и маленькую, не больше монеты в пятьдесят эре, подвеску, которая покоилась в её веснушчатой ложбинке на шее и не давала Ракели покоя. Перед сном ей обязательно нужно было снять длинные пластмассовые бусы, которые она сделала в свободное время, но у взрослых, кажется, действовали совсем другие правила. Мама никогда не снимала своё золотое ожерелье, она с ним и спала, и купалась в море и занималась всем чем угодно – в детских представлениях Ракели, всё это объяснялось привилегиями тайного мира взрослых.

Ракель побродила из комнаты в комнату, постояла у окна, глядя на знакомый озёрный пейзаж, потом поднялась наверх. Все кровати не заправлены, одеяла и подушки аккуратно сложены в изножье. Двери в комнатах для гостей приоткрыты. Хрустальные люстры укутаны в простыни.

Посидев в кресле на лестничной площадке и порывшись на полках стоявшего рядом книжного стеллажа (там обнаружились три превалирующих направления: Пауло Коэльо, пособия по садоводству и биографии женщин – лауреатов Нобелевской премии), Ракель встала. Дом её не успокоил, но она на это и не надеялась.

На обратном пути Ракель заглянула в полуразрушенный сарай. Когда дедушка увлёкся этой своей охотой на бабочек, доступ сюда был закрыт, и сейчас, шагнув в сумрак, она чувствовала, что совершает что-то запретное. На окнах въевшаяся грязь. На стенах развешаны дырявые сачки, рабочий стол заставлен инструментами, там же пара давно пустых ёмкостей от эфира – всё, что осталось от коллекции бабочек.

Ракель уже собралась закрыть дверь, но нечто в дальнем захламлённом углу привлекло её внимание. Это были несколько холстов, прислонённых лицом к автомобильной шине и накрытых байковым одеялом, один край которого соскользнул. Ракель подумала, что сарай не лучшее место для хранения картин, тут влажно и нестабильный температурный режим. Ингер и Ларс должны знать об этом. Она убрала одеяло и перевернула первую картину. И тут же отступила, прямо на какой-то детский велосипед, с шумом его опрокинув.

Это был портрет Сесилии. Юная, но совершенно узнаваемая Сесилия, реалистическое изображение широкими мазками. На картине стояла подпись CW.

Базовое образование 2

I

ЖУРНАЛИСТ: Что значила для вас литература в подростковом возрасте?

МАРТИН БЕРГ: Помимо того, что я тоже начинал с «Почтамта», как Чарльз Буковски? Кстати, это способствовало развитию языка. Ведь умение формулировать чрезвычайно важно, согласны? Тот, кто не способен выразить себя, оказывается в подчинении, и наоборот. Сейчас мне порой становится очень страшно, когда я вижу, как общаются молодые люди. Они не пользуются языком. Считают невежливым писать без смайлов и трёх восклицательных знаков. А подчас и вообще отказываются от слов и шлют друг другу непонятные картинки. Происходит нечто вроде инфантилизации письменного шведского, и на самом деле виноваты в этом не только подростки, поскольку… я думаю… что бы мы ни говорили… О чём вы спрашивали?

* * *

Мартин проснулся от бьющего в лицо солнца. Футболка была мокрой от пота, щеку стягивала высохшая слюна. Он вскочил на ноги. Скрипнула скамейка, газета, лежавшая у него на животе, слетела на землю. Он поплёлся в дом выпить на кухне воды. Часы показывали четыре. Что он сделал за сегодняшний день – он взял свежий номер газеты и проверил дату – пятнадцатое июля 1981-го? Зевнув, выпил ещё воды.

Несколько дней назад родители