А уравнение нерешаемое, потому что движущей силой Дина Мориарти служит именно тот факт, что он никогда и нигде не останется. Дин Мориарти не будет Дином Мориарти, если после нескольких дней без выпивки всё его тело не начнёт чесаться, и, если в тот момент, когда его подружка забеременеет, перед ним не замаячит каменная пустыня – неминуемая смерть под названием Семейная Жизнь.

Исчезнувших отцов полно. Лузеры-алкоголики. Творческие натуры, ценящие свободу превыше всего. Не терпящие постоянства соблазнители. Мятущиеся души, терзаемые собственными демонами. Всех их можно обвинить в безответственности, но при этом их можно понять. Но бросившая семью мать – это нечто иное. Осознав это, Ракель почувствовала, что её обманули. Она как будто бежала по бескрайнему полю и вдруг упёрлась в забор. Ей тогда было лет одиннадцать-двенадцать. Об исчезновении Сесилии уже знали и знакомые, и в школе, но для обсуждения и осторожных расспросов ещё прошло слишком мало времени. Речь всегда заходила об одном и том же: как она могла бросить детей? И хотя при Ракель взрослые не говорили это прямо, Ракель постепенно поняла, что именно этот вопрос всегда витал в воздухе, оставаясь без ответа и предположений, что, собственно, и породило в ней злость. Как доказать, что Сесилия не просто негодяйка, которой всё надоело и она ушла? Ушла от рутинной и скучной жизни туда, где больше свободы и радости? Что у неё не осталось физических сил разобраться с последствиями – развестись, найти новое жилье и забирать детей к себе каждую вторую неделю? Что она просто отказалась от ответственности? Конечно, Ракель не верила, что всё было именно так, и с трудом представляла собственную маму в роли Дина Мориарти, но образ Дина Мориарти всё же был предпочтительнее полного непонимания. Впрочем – и это был её главный козырь – большинство людей, рассуждавших об исчезновении её матери, не знали Сесилию Берг. И не могли судить, способна ли Сесилия Берг, взглянув на солнечный закат, сесть в машину и, взбив колёсами гравий, умчаться вдаль под разрывающий динамики голос Спрингстина. Они не знали, какой у неё был характер, у них не было оснований объяснять её поступок некоей нестабильностью психики. Удивительно, насколько люди подчас бывают глупы. На лоб им заползает та самая морщинка терапевтической заботы, и ты буквально слышишь, как где-то начинает тикать: бедный ребёнок, такая мать, что с ней было не так, как же она могла? Учителя, родители одноклассников, бывшая подруга отца – все пытались показать, что они на стороне шестнадцатилетней Ракели.

– Как же она могла бросить детей? – воскликнула как-то за ужином подруга отца, не заметив, что Мартин покачал головой и жестом попросил её не продолжать.

– На этот вопрос есть множество ответов, – произнесла Ракель и отложила в сторону нож и вилку. Она уже выросла и знала, что чувствами управляют слова и что владеющий словом способен победить всё что угодно – себя самого и других, выиграть любой спор и доказать любую идею.

На самом деле, сказала тогда Ракель подруге отца, искать нужно не ответ, а вопросы. Ответ ничего не изменит. Только новый вопрос позволяет двигаться вперёд. А каждый вопрос, в свою очередь, порождает новые вопросы или содержит в себе множество более мелких вопросов, и кроме того, всегда полезно задавать вопросы к вопросам, например, к вопросу «как она могла бросить детей?» можно задать целую массу дополнительных вопросов. То есть этот вопрос сам по себе не лишён внутренней проблематики. Он, к примеру, характерен для патриархального общественного уклада, в котором определённые вещи воспринимались как единственно возможные и естественные. Какие? Ну, например, считалось, что эмоционально женщина привязана к детям сильнее, чем мужчина. У знакомой отца есть собственное мнение на этот счёт? Мы будем рассматривать биологический или социальный аспект? Если речь о биологии, то существует ли особый ген родительской привязанности? Существование такого гена доказано или это только гипотеза? Можно ли, в принципе, всё объяснить генетикой? А если мы берём социум, то давайте допустим, что мнение о том, что мать привязана к ребёнку сильнее, а отец слабее (в силу чего отцы и удирают от семьи под аккомпанемент «Born to Run»), – это искусственно созданная конструкция, а если так – её можно разобрать и попытаться сконструировать нечто новое. Таким образом – подвела итог Ракель, – учитывая неисчерпаемость порождаемой проблематики, можем ли мы вообще что-либо понять наверняка?

Словом, задумываться над лежащим в основе простым вопросом «как можно бросить того, кого любишь?» не имеет вообще никакого смысла.

Звякнул колокольчик над входной дверью, и в кафе зашёл самый громогласный из завсегдатаев: на поводке собака, в руках сумка с логотипом театра Dramaten. Ракель начала спешно собирать вещи. Оставаться здесь больше нельзя. Она возьмёт машину и поедет за город.

* * *

Когда сломалась их старая «вольво», Мартин купил новую, хотя особой нужны в огромном багажнике, да и в самом автомобиле у него не было. По городу он перемещался на велосипеде, без шлема, с портфелем в багажной корзине, а зимой на трамвае или пешком. Но он, по-видимому, считал, что у семьи должна быть машина, хотя бы для того, чтобы просто удовольствия ради ездить на пикники, а о том, что Ракель должна получить права, Мартин начал нудеть сразу же, как ей исполнилось шестнадцать.

Едва она включила зажигание, в динамиках загрохотала Imperiet. Ракель выключила музыку, проверила ремень безопасности и, сдав назад, медленно выехала на проезжую часть.

У родителей матери была дача в нескольких милях от Гётеборга. Непрактично владеть домом, который похож на вороний замок и находится у чёрта на куличках – особенно учитывая, что они уже много лет жили в Стокгольме, – но семейство Викнер всегда отличалось подобной эксцентричностью. Насколько Ракель знала, прожили они в этом доме всего год, а потом её деду Ларсу пришла в голову светлая идея, которую он без промедления осуществил – уволился с академической должности в университетской клинике Сальгренска и организовал марш-бросок всей семьи в Стокгольм. Не уехала только Сесилия. Дом оставили как место проведения семейных торжеств и летнего отпуска. Предполагалось, что Эммануил, единственный из всех детей вернувшийся в Гётеборг, будет «присматривать» за домом, но у него, кажется, даже не было машины.

На скорости ниже установленной она проехала по трассе и второстепенной дороге, потом свернула наконец на грунтовую с её ямами и ползла по ней ещё добрую четверть часа. Дом