Ветви и листья образовывали некое подобие изломанной арки над головой, и доктора посетило неприятное ощущение: он будто бы шел сквозь рану, углубляясь в ткани шаг за шагом, и рваные края этой прорехи были так близко, что можно вытянуть руку и коснуться их.

– Вы, верно, заметили плачевное состояние сада? – спросил меж тем профессор. – А ведь когда-то это была гордость ГНОПМ. Теперь все иначе. Растения сохнут и болеют – они разрастаются беспорядочно, некоторые из них нападают на прочих и пожирают их. Вся восточная часть сада гниет… Это ужасно – мы теряем уникальные виды, а начальству ГНОПМ плевать – эти скряги готовы удавиться за один лишний пенс: им нет дела до «каких-то сорняков»!

– Я так понимаю, светильный газ сюда не поступает? – Доктор указал на фонарные столбы, выстроившиеся вдоль дорожки и почти полностью затянутые вьюнком.

– Увы, – печально сказал профессор. – Я просил мистера Феннига, управляющего, зажечь фонари, но он отказал. К сожалению, я не обладаю здесь должным влиянием и, кроме меня, с нашей кафедры сейчас никого в ГНОПМ нет: весь состав ботанического общества под руководством профессора Гранта на данный момент пребывает в экспедиции.

Доктору показалось, что скрипнула калитка. Он обернулся, но ничего, кроме тумана, не увидел. От стены сада больше не раздалось ни звука, и Натаниэль Доу повернулся к своему спутнику:

– Здесь очень… меланхолично, – заметил он, хотя намеревался сказать: «мертвенно».

– Никто не посещает сад, кроме ученых общества, – ответил профессор. – А в прежние времена здесь проводили экскурсии и практические занятия по ботанике. Славные-славные старые добрые времена…

Натаниэль Доу промолчал.

Дорожка привела профессора и доктора к небольшой оранжерее – ее стены, как и стеклянная крыша, сплошь заросли бордовым плющом, на двери висел замок, а у входа замерли ржавые автоматоны-садовники, оплетенные вьющимися растениями, словно одетые в бесформенные темно-зеленые шубы.

Посетители не стали здесь задерживаться – свернули у оранжереи на еще более узкую дорожку и пошли вдоль стены. Свет фонаря скользил по бордовой завесе, и, когда он попадал на листья, те съеживались и сворачивались, будто стыдились или боялись.

Вскоре оранжерея осталась позади.

По мере углубления в сад Натаниэль Доу все явственнее ощущал в себе некоторые вызывающие беспокойство симптомы. Под цилиндром на лбу проступил пот, хотя было довольно сыро, по пальцам прошла мелкая дрожь, а сердце ощутимо забилось быстрее.

Доктор никогда не спешил с выводами (кроме тех случаев, когда встречал, как ему казалось, очередную тварь-болезнь), и сейчас очень не хотел признавать, что его одолела единственная хворь, которой подвержены все люди без исключения и от которой даже у него нет лекарства: страх.

В целом доктор Доу не был человеком, который склонен чего-то пугаться. Слишком уж скептически он относился к вещам, которые обычно вызывают у обывателя страх. Он не испытывал практически никаких эмоций перед «жутким», «зловещим» и уж тем более «необъяснимым», у него не было фобий (он считал фобии – несуществующей болезнью, неким видом ипохондрии), в то время как аудиодрамы, которые транслировали по радиофору и от которых «кровь стынет в жилах!», вызывали у него лишь скуку. Джаспер часто шутил, что его дядюшка – бесчувственный автоматон, но все же он заблуждался. И, вероятно, племянник был бы весьма огорчен, узнав, что Натаниэль Френсис Доу – тоже человек и что он тоже умеет бояться.

Ну а сейчас, хоть эмбрион страха в нем еще не развился и даже не оформился, волнение и беспокойство были уже весьма явными.

Каждое шевеление кустарника по сторонам от дорожки, каждый необычного вида клок тумана, каждый скрип ветвей над головой – все это заставляло доктора Доу нервничать. То и дело ему мерещились очертания оскаленной собачьей пасти среди листвы, порой казалось, что он слышит, как когти скребут землю. И всякий раз он отмахивался от этого, напоминая себе, что детские страхи – недостойное почтенного джентльмена явление, убеждая себя их отринуть. К сожалению, пытаться заставить себя не чувствовать что-либо и не чувствовать это – далеко не одно и то же.

Оставалось утешать себя мыслью, что он был здесь в компании человека, который знает в этом саду буквально каждую травинку.

Профессор Малкольм Муниш, худощавый человек средних лет, благодаря клетчатому зеленому костюму, и сам походил на одно из тех растений, которые изучал. Светлые зачесанные набок волосы, нос торчком и широко расставленные большие глаза, придавали ему некоторую кукольность. Профессор почти не моргал, глядя прямо перед собой поверх очков с зеленоватыми стеклами. Также его мучили едва заметная хромота и тремор в руках – из-за этого фонарь, который он нес, дрожал. «Нервическая, склонная к излишним треволнениям и переживаниям натура», – так бы описал его доктор.

– Мы входим в «Стеклянную» часть сада, – сообщил профессор Муниш, и тут заросли отступили, обнажив широкое пространство без деревьев.

Доктору открылась удивительная картина: по обе стороны от дорожки стояли окутанные туманом разновеликие стеклянные футляры, под каждым из которых обитали растения. Самые большие футляры были много выше человеческого роста, другие не достигали и пары футов в высоту, были здесь и совсем крошечные – не больше электриситетных лампочек. Свет фонаря скользил по полированным стенкам этих футляров, их жильцы сбрасывали с себя сон и поворачивали к гостям бутоны, словно интересуясь, кто это к ним пришел.

– Многим обитателям сада не подходит наш климат, – пояснил профессор, – но мы не можем обеспечить все из них тропическим воздухом и необходимым уровнем влажности. Поэтому большая часть данных экземпляров переживает не лучшие времена…

Вскоре «Стеклянная» часть сада закончилась. Деревья вновь подступили вплотную к дорожке.

– Полагаю, мы можем обсудить дело, которое меня к вам привело, профессор? – спросил доктор Доу, и его спутник кивнул.

– Вы ведь пытаетесь вылечить какую-то болезнь? Я правильно понял?

– Пока что я, скорее, пытаюсь понять, с чем именно столкнулся. Доктор Степпл сообщил вам о том, что я ищу?

– В общих чертах, – сказал профессор Муниш. – Он описал мне растение, которое вызвало у вас подозрение. Скверлум Каберботам, иначе «Кровяная Лилия», – довольно редкий представитель флоры. Этот цветок не растет в наших широтах. Я поражен тем, что вы встретили его здесь, в Габене.

– Что вы можете рассказать о нем?

Профессор помолчал, обдумывая ответ.

– Скверлум Каберботам впервые был обнаружен в Эйлане и описан для ботанического общества профессором Крингоу около восьмидесяти лет назад. Не раз предпринимались