До нашествия чумы для захоронений москвичей хватало земель при многочисленных приходских церквях и монастырях, на которых, несмотря на высочайшие запреты, знатных людей продолжали хоронить вплоть до конца XIX столетия. Но чума косила тысячами, не спрашивая ни звания, ни возраста, ни национальности, ни веры своих избранников, в черте города места явно не хватало, и по распоряжениям Г. Орлова трупы стали вывозить за пределы Камер-Коллежского вала. Так возникли новые кладбища: Калитниковское, Даниловское, новое Татарское, Немецкое (Введенское), единоверческие Преображенское (Николаевское) и Рогожское при карантинных домах, которые находились в ведении будущего знаменитого полководца А. В. Суворова.

8 ноября 1771 г. протоиерей Успенского собора Московского Кремля Александр Левшинов заявил на заседании членам Синодальной конторы, что «он, будучи в присутствии в Комиссии для врачевания от моровой заразительной язвы, принял на себя труд сочинить на нынешний случай проповедь, которая, по сочинении была поднесена Графу Григорию Григорьевичу Орлову и от него возвращена с тем, чтоб она сказана была во многолюдственном собрании и потом напечатана». По последовавшему приказу Синодальной конторы проповедь при стечении народа была оглашена в Успенском и Благовещенском соборах 21 ноября.

Чума застала и Василия Баженова за работой в Московском Кремле, но его она обошла стороной.

Благодаря принятым мерам эпидемия к середине ноября была подавлена. Григорий выехал в Петербург, куда его пропустили без карантина и приняли с необыкновенными почестями. В Царском Селе построены были триумфальные ворота из мрамора с надписью: «Орловым от беды избавлена Москва». В его честь были выбиты также медали из серебра, бронзы и чугуна с его изображением в княжеской короне и с надписями: «Россия таковых сынов в себе имеет» и «За избавление Москвы от язвы в 1771 г.». Екатерина II вручила Г. Орлову эти медали для раздачи тем, кому он посчитает нужным.

Императрица обдумывала вопрос о назначении на пост московского генерал-губернатора нового лица, Г. Орлов предложил ей кандидатуру своего доброго знакомого Михаила Никитича Волконского (1713–1788), с чем Екатерина и согласилась.

Обычные балы начинались в седьмом и заканчивались в девятом часу вечера. На первый менуэт императрица выходила иногда с сыном Павлом, но чаще балы открывал сам наследник в паре с обер-гофмейстериной Анной Карловной Воронцовой или со статс-дамой Марией Андреевной Румянцевой (урожденной Матвеевой), в танцах партнершами его часто были фрейлины, среди которых он выделял Веру Николаевну Чоглокову. Во время балов нередко императрица играла в карты, чаще всего в ломбер или в пикет, для чего изготовлялись специальные складные ломберные столики. Неизменно в первое десятилетие ее царствования волей-неволей компанию как в танцах, так и в игре в карты составлял ей Г. Орлов. «Благородными театрами» назывались театральные представления с участием в них знатных придворных. Даже Павел иногда танцевал в балетах. Вперемежку с «театрами» устраивались концерты под руководством придворного капельмейстера Галуппи, игравшего на клавикордах.

В обязанности гофмейстерины двора Марии Андреевны Румянцевой (1699–1788) входило соблюдение этикета, предшествовавшего карточным играм в компании с императрицей. Она была дочерью одного из главных сподвижников Петра I, А. Матвеева, и матерью фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского. В 1744 г. Александр Румянцев получил графское достоинство, а Мария Андреевна, возведенная в статс-дамы, назначена была на негласную должность командующей двором прибывшей в Россию принцессы Софии, ставшей впоследствии Екатериной II. При дворе юной Софии появления новоявленной статс-дамы, склонной к сплетням, боялись «как чумы». Екатерина сохранила к ней прохладные чувства, но обижать не хотела из-за уважения к выдающимся заслугам ее сына.

И вот гофмейстерина Мария Андреевна весело суетится в уютном зале у карточного столика. Вокруг толпятся жаждущие сыграть партию в обществе государыни Кирилл Разумовский, Лев Нарышкин, Александр Сергеевич Строганов, граф П. А. Головин и другие, за их спинами застыли в ожидании поручений фрейлины и камер-юнкеры.

За игрой в карты с императрицей не принято было говорить о делах, здесь все были равны, и потому игра обычно проходила в обстановке непринужденного веселья. Места за столиком распределялись по желанию Екатерины, называвшей гофмейстерине имена «сегодняшних» партнеров, Мария Андреевна передавала «приказание» гофмаршалу двора, который и приглашал счастливцев занять заветные места. Государыня старалась никого не обидеть, соблюдая примерную очередность.

С. Порошин многократно отмечал в своем дневнике игру Екатерины в бильярд, среди ее партнеров он называет Григория и Алексея Орловых.

Один из необычно крупных балов описал Казанова, побывавший в России в 1764–1765 гг. Бал происходил, как обычно, в петербургском императорском Зимнем дворце и длился 60 часов! Входили по пригласительным билетам. На этом бале-маскараде оркестры играли в разных залах, круговорот множества разодетых, сверкающих бриллиантами и золотом танцующих был ярко освещен обилием свеч, в перерывах между танцами приглашенные ели и пили в размещенных тут и там буфетах. Всюду веселье, непринужденность, смех. В этой яркой и нарядной толпе танцевала и сама Екатерина Алексеевна в маске, стараясь быть неузнанной. Тем не менее большинство узнавало ее, не подавая, однако, вида, чтобы не огорчить матушку, по сопровождавшей ее высокой фигуре Г. Орлова. Казанова услышал шепот: «Смотри, у него маска аж копеек на 10, не то что у императрицы».

Дамы высшего света считали в порядке вещей обмениваться украшениями и даже платьями перед появлением на балах.

Мода на маскарады с переодеванием женщин в мужское платье, а мужчин — в женское пошла со времен Елизаветы Петровны, обладавшей не только красивым лицом, но и стройными ногами, показывать которые выше ступни считалось верхом неприличия. Чтобы не выглядеть в высшем свете легкомысленными кокетками, дамы надевали под бальное платье (кстати, откровенно открытое сверху) несколько крахмальных нижних юбок. Лишь самая смелая женщина могла в нужную ей минуту как бы случайно (спускаясь с лестницы, при выходе из кареты) приоткрыть ножку до щиколотки. Единственным способом продемонстрировать красоту своих ног оставалось облачение в маскарадное мужское платье, и только необычайные скромницы и те, которым нечем было похвастаться, стремились во время всего маскарада оставаться неузнанными.

Однажды на балу Екатерине невольно пришлось нарушить неписаное правило, когда юный камер-юнкер Я. Сиверс, запутавшись во время танца в женских фижмах, упал сам и сбил с ног великую княгиню.

Святочные игры у Екатерины 25 декабря 1765 г. описал С. Порошин: «…Императрица во всех сих играх сама быть и по русски плясать изволила с Никитой Ивановичем [Паниным]… Во время сих увеселений вышли из внутренних Императрицьшых покоев семь дам: это были в женском платье: граф Гр. Гр. Орлов, камергеры: граф Ал-др Серг. Строганов, граф Ник. Ал-др. Головин, Петр Богданович Пассек, шталмейстер Лев Ал-др. Нарышкин; камер-юнкеры: Мих. Егор. Баскаков и князь Андрей Мих. Белосельский. На всех были кофты, юпки и чепчики. Князь Белосельский представлял собой многодетную мамашу, держащую под присмотром „дочек“. Их посадили за круглый стол, поставили закуски и подносили пунш. Потом, вставши, плясали и много шалили».