– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, обернувшись к ним, спросил по-немецки:

– Он идет с нами?

Немец, пожав плечами, поглядел в сторону машины.

– Придет. Но он любит ходить в одиночку.

Они вошли в дом, человек с ключами шел впереди. Внутреннее убранство напоминало охотничий домик, кое-где старый, кое-где подновленный. Тусклые лампы под потолком слабо освещали помещение. Во всем сквозила какая-то заброшенность и неуютность, словно тут бывали только от случая к случаю. На всем был налет казенщины: инструкции по противопожарной безопасности, канцелярская зелень стен, тяжелые пружинные замки, а в гостиной, довольно комфортабельной по сравнению с другими комнатами, тяжелая темная исцарапанная мебель и обязательные портреты советских вождей. Для Лимаса такие отступления от принципа анонимности были верным признаком постепенного сращения Отдела с бюрократией. Нечто подобное он замечал и в Цирке.

Петерс сел, а вслед за ним и Лимас. Они подождали минут десять, может, чуть больше, а затем Петерс обратился к одному из немцев, почтительно застывших у двери:

– Пойдите и скажите ему, что мы ждем. И принесите что-нибудь поесть. Мы голодны. – А когда тот уже собирался выйти, добавил:

– И виски! Пусть принесут виски и стаканы.

Немец пожал плечами и с явной неохотой вышел, не закрыв за собой двери.

– Вы уже тут бывали? – спросил Лимас.

– Да, несколько раз.

– По какому поводу?

– Вроде вашего. Не совсем, конечно, просто по делам службы.

– Вместе с Фидлером?

– Да.

– И каков он?

Петерс помедлил.

– Для еврея совсем недурен.

В этот момент Лимас обернулся на шум и увидев в проеме двери Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и минералку. Рост примерно метр семьдесят. Темно-синий костюм с длинным не по фигуре однобортным пиджаком. Вид довольно холеный, глаза карие и блестящие. Смотрел Фидлер не на них, а на охранника у двери.

– Ступай прочь, – приказал он. В его немецком сквозил легкий саксонский выговор. – Ступай прочь и скажи напарнику, чтобы принес нам поесть.

– Я уже говорил ему, – вмешался Петерс. – Им уже было сказано. Но они и пальцем не шевельнули.

– Много о себе мнят, – сухо сказал Фидлер, переходя на английский. – Они полагают, что мы должны держать для этого прислугу.

Фидлер провел годы войны в Канаде. Лимас вспомнил об этом, услышав его английский. Родители Фидлера были евреи-эмигранты из Германии, убежденные марксисты, и в сорок шестом они вернулись на родину, исполненные решимости принять участие в построении сталинской Германии, чего бы им это ни стоило.

– Здравствуйте, – сказал он вскользь Лимасу. – Рад видеть вас.

– Здравствуйте, Фидлер.

– Вот и кончилось ваше странствие.

– Что вы имеете в виду, черт побери? – вскинулся Лимас.

– Прямо противоположное тому, что говорил вам Петерс. Никуда дальше вы не поедете. К сожалению, – с усмешкой добавил он.

Лимас резко обернулся к Петерсу.

– Это правда? – Голос его задрожал от ярости. – Это правда? Ну, выкладывайте!

Петерс кивнул.

– Да, правда. Я всего лишь посредник. Нам пришлось поступить так. Уж извините.

– Но почему же?

– Force majeure, – вмешался Фидлер. – Ваше первоначальное дознание происходило на Западе, а там только посольства в состоянии обеспечить связь такого рода, какая нужна нам. Но у ГДР нет посольств в странах Запада. Пока еще нет. Поэтому в посольствах наших союзников соответствующие отделы предоставляют нам средства связи и тому подобное – все, в чем нам до поры отказано.

– Сукин ты сын, – прошипел Лимас, – паршивый сукин сын! Ты знал, что я ни за что не отдамся в руки вашей поганой контрразведки, поэтому меня и обманули, так? Поэтому вы и обратились к русским?

– Мы воспользовались помощью советского посольства в Германии. А что нам оставалось делать? Но это была наша операция. И мы поступили вполне разумно. Кто же знал, что ваши любезные англичане так быстро по вас затоскуют?

– Кто знал? Когда вы сами натравили их на меня? Разве не так, Фидлер? Недурно подстроено!

«Постоянно давайте им понять, что не любите их, – говорил Контролер. – Тогда они вдвойне будут ценить то, что услышат от вас».

– Смехотворное предположение, – сухо сказал Фидлер и, поглядев на Петерса, добавил что-то по-русски.

Тот кивнул и поднялся.

– Прощайте, – сказал он Лимасу. – И удачи вам! – Устало улыбнувшись, он кивнул Фидлеру и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и повторил:

– Удачи вам.

Казалось, он ждет каких-то прощальных слов от Лимаса, но тот словно не слышал его. Смертельно побледнев, он опустил руки вдоль тела, но при этом выставил большие пальцы вперед, будто готовясь к драке. Петерс застыл у двери.

– Мне следовало помнить, – начал Лимас со странной смесью истерики и гнева, – следовало бы знать, что у тебя, Фидлер, никогда не хватит смелости выгребать дерьмо собственными руками. Это ведь так типично для вашей ублюдочной полустраны и для вашей ублюдочной разведки – дерьмо за вами выгребает добрый дядюшка. Да и какая вы страна, какое у вас, к черту, правительство – третьесортная диктатура политических неврастеников. Ублюдок, садист! – указывая пальцем на Фидлера, заорал Лимас. – Я тебя знаю, это на тебя похоже! Ты ведь всю войну проторчал в Канаде? Неплохое местечко, чтобы спокойно отсидеться. Держу пари, что ты прятал голову к мамочке под юбку, как только над вами пролетал самолет. Ну, и кем ты стал теперь? Вонючая шестерка на подхвате у Мундта! Да еще двадцать две русские дивизии, чтобы вы не дергались. Ладно, мне жаль тебя, Фидлер, проснешься однажды утром – а русские ушли. Тут уж с тобой разделаются – не спасет тебя ни мамочка, ни добрый русский дядюшка. И поделом тебе!

Фидлер пожал плечами.

– Знаете, Лимас, вам лучше рассматривать это как визит к зубному врачу. Чем быстрей все будет сделано, тем скорее вы отправитесь домой. Поешьте и ложитесь спать.

– Вы прекрасно знаете, что мне нельзя домой. Вы сами об этом позаботились. Растрезвонили обо мне по всей Англии – вы, вы оба. Вы прекрасно знаете, что если бы это зависело от меня, я никогда бы сюда не приехал.

Фидлер опустил глаза. У него были тонкие, длинные пальцы.

– Едва ли стоит сейчас заниматься философствованием, – сказал он. – По-моему, вам пока не на что жаловаться. Наша работа – и ваша, и моя – строится на принципах теории, гласящей, что общее куда важнее индивидуального. Вот почему для коммунистов секретная служба – это орудие в борьбе, и вот почему разведка в вашей стране так старательно прикрывается pudeur anglaise. Эксплуатацию отдельного человека можно оправдать только интересами коллектива, не так ли? Ваше негодование кажется несколько смешным. Мы здесь не для того, чтобы препираться о моральном кодексе добропорядочного англичанина. Кстати говоря, – добавил он вкрадчиво, – ваше собственное поведение, если взглянуть на него с пуританской точки зрения, тоже не отличалось особой безупречностью.