Эти француженки зачастую происходили из весьма уважаемых семейств. Полина Гебль (в замужестве Анненкова) писала в своих «Воспоминаниях» следующее: «Во Франции принято вообще, чтобы все девушки зарабатывали деньги на свои мелочные расходы, и мы с сестрою не отставали от других. Продавая свое шитье и вышивание, мы получали от 4 до 5 франков в день. В Сен-Миеле было много семейств, потерявших все в революцию, и дочери их работали. Впрочем, m-lles Тьери, Обри работали тоже, несмотря на то, что их отцы имели состояние… [Мать] отдала меня в коммерческий дом. После революции это было принято. Много бедных девушек из лучших разоренных фамилий поступало в магазины учиться работать или в купеческие конторы»392.

В середине столетия хозяева мастерских искали работников уже и на «внутреннем рынке» труда, давая объявления в газетах об имеющихся «вакансиях». Вот, например, «нужны портнихи, умеющия шить белье, платье, выш[ивать] в пяльцах и делать шляпки; таковых просят явиться на Петровский бул., в дом купч[ихи] Гречишниковой, в модное заведение Ольги Фалеевой»393. Сапожных дел мастеру Матвею Матвеевичу Пироне «нужны. работники, совершенно опытные по мастерству и хорошаго поведения; без аттестата установленной формы никто принят не будет»394. «Чепечницу, хорошо знающую свое дело, хотя бы и на высокую плату, желают нанять для обучения учениц во вновь открываемом чепечном заведении, на Тверской, в доме под № 392; тут же принимают учениц на очень выгодных условиях»395. «Модистки две, за хорошее жалованье, нужны к м[ада]м Мари, на Тверскую, в д. г. Алексеевой»396. «Нужны две мастерицы-модистки и портниха, за хорошее жалованье, которыя бы знали вполне свое дело, на Большую Дмитровку, в д. П. За-сецкаго, к г-же Реймер»397. Остается только сожалеть, что никто из перечисленных работодателей не уточнил размер «хорошего» жалованья.

Выше мы привели немало сведений о стоимости тех или иных предметов одежды для покупателей. Не менее интересен и вопрос о доходах модных мастерских и заработках их владельцев и служащих. Но официальные документы дают только приблизительное понятие об оборотах купцов и модисток, так как торговый люд имел склонность к занижению своих барышей. Так, в отчете московского обер-полицмейстера за 1840 год зафиксировано 16 мастерских дамских уборов, в которых находились 6 русских и 13 иностранных мастеров, а также 189 мастеровых. Эти ателье выработали модных уборов на 172 578 рублей серебром, продали изделий – на 192 000 рублей серебром. Таким образом, в среднем мастерская производила уборов на 10 750 рублей серебром. В отчете показана единственная мастерская дамских соломенных шляп с 2 мастерами-иностранцами и 3 мастеровыми, которая сработала шляпок на 2720 рублей серебром398. Согласно отчету за 1846 год, 14 магазинов модных уборов продали товара на 180 750 рублей серебром399.

Еще через год московские власти зафиксировали 12 магазинов дамских уборов с товаром на 108 030 рублей серебром. Также показаны 22 модных магазина с товаром на 44 500 рублей серебром. Женское платье и наряды шили в 107 ремесленных мастерских, в которых трудились мастерами 4 мужчины и 81 женщина. За год их хозяева потратили на содержание заведений 95 135 рублей серебром и выплатили на жалованье работникам 25 070 рублей серебром400.

Ремесленники набирали учеников – и русские помещики охотно определяли «в ученье» своих крепостных, чтобы иметь в имении или в доме швею, способную содержать в порядке господский гардероб. В газетном объявлении о наборе учениц читаем: «Г-жа Луиза, белошвейка… берет учениц на следующих условиях: лета ученицы должны быть от 12 до 14 лет; контракт заключается на 5 лет; деньги должны платить по 75 рублей сер. В продолжение же этих 5 лет г-жа Луиза берет на себя обязанность их окепировать. Г-да живущие в Москве, которые пожелают сами одевать своих девушек, обязаны только платить 15 р. сер. для контракта, адреснаго билета и бани за все 5 лет. Жительство имеет на Большой Дмитровке, в Столечниковском переулке, в доме г-на Засецкаго»401.

В Центральном историческом архиве Москвы сохранилась «Книга… данная из Московской шестигласной думы маклеру Московской ремесленной управы Алексею Вагнеру для записки на сей тысяча восемьсот пятьдесят третий год условий, заключенных мастерами, подмастерьями и учениками». Вот одна из ее записей: «1853 год[а] июня 5 д[ня] я нижеподписавшийся дворовой Г[оспожи] Волковой человек Андрей Проходаев заключил сие условие с почетной гражданкой Викторией Андреевой Лебур в том, что отдал я ей дочь мою вольноотпущен[ную] девицу Агафью Андрееву для обучения шить и кроить всякого рода женское платье. и делать новейшие головныя уборы во всяком вкусе сроком на пять лет. В течение срочного времени содержание оной девочки как-то пища, банное, платомойное от нея Лебур получать, а платье верхнее, нижнее от меня Проходаева. В учении оной девушке жить во всяком повиновении и послушании, а буде что зделает непристойное, то наказывать соразмерно вине дозволяю. Если же она окажется к сему вышеозначенному ремеслу неспособной, в таковом случае чрез один год дать знать ей Лебур мне отцу ея Андрею. Если же случится, что девушка занеможет, то отдать ея в больницу на мой Андреева счет. Во время учения ей Лебур дочь не отсылать, а мне Андрею не брать». Отец обязался уплатить модистке за обучение дочери 150 рублей серебром. Контракт подписали Гаврила Лебур и «за неумением грамоте» своего дворового коллежская советница Варвара Волкова402.

Об обязательствах хозяев мастерских современник писал: «Нередко включается в контракт условие, чтобы мастерица, по окончании учения, выдала ученице, в виде награды, 20 или 25 рублей.

Портрет Татьяны Алексеевны Гурко. 1828 г. Неизвестный художник 2-й четверти XIX в.

Слышатся, впрочем, жалобы и, как кажется, небезосновательные на то, что поступающие в учение девушки, прежде чем начнут учиться, находятся год и даже более в услужении или на побегушках у хозяйки, так что они, вследствие этого, теряют много времени и не всегда успевают научиться хорошенько ремеслу к истечению контрактного срока»403. Действительно, поначалу «новенькие» выполняли разнообразные поручения по хозяйству: убирали в мастерской, выносили отходы, кололи дрова, бегали в мелочную лавку и даже нянчили хозяйских детей. Героиня А.И. Левитова рассказывала о тяжелом труде: «Умерла мать, – осталась я по двенадцатому году одна на свете. Уж не знаю, какой добрый человек пристроил меня в учение к модистке. Тут я… ведра тяжелые таскала… в морозы, кое-как прикрытая, по целым дням белье мыла на реке»404.

Но и безобидное поручение могло обернуться трагедией. В полицейском отчете за 1841 год зафиксировано происшествие в Тверской части Москвы. «29 сентября в 12 часу утра портная мастерица московская 3-й гильдии купчиха Елизавета Рейне-Малле послала искать сбежавшую у ней собачку учениц своих девочек: гг. Брянчанинова Глафиру Григорьеву, Миллера Марью Иванову, Стремоухова Анну Алексееву и Пашкова Анну Васильеву, из которых первые две, идя по улице порознь от последних, нашли сдобную из пшеничной муки лепешку, от которой откусивши Глафира Григорьева и почувствовав неприятный вкус, проглотила немного и бросила, а Марья Иванова несколько съела той лепешки, но по неприятному вкусу также бросила. По возвращении же девочек в квартиру хозяйки своей, начально с Марьей Ивановой, а потом и с Глафирой Григорьевой сделалась рвота. По осмотру приглашенным медиком оказалось, что у девочек, в особенности у Марьи, 13 лет, воспаление желудка со рвотою; почему она Иванова отправлена была для дальнейшего лечения в городскую частную больницу; но при самом приеме там умерла; Глафира же осталась у хозяйки. По первоначальному спросу девочки Иванова и Григорьева объявили, что впереди их шел какой-то мужик в сером армяке, которого они в лицо не видали, и думая, что это он потерял лепешку, подняли ее»405.