– А так. Возьмите меня товарищем в Киев, – настаивал мальчик, – петь хочу… Здесь некому, а там пропасть народа…

– Ну нет, – возразил Доброгаст, – на кого ты деда покинешь?

– Пеший конному не товарищ! – пошутил Идар.

Наполнились слезами глаза Будимира, ничего не сказал, только опустил голову.

Нехорошо почему-то стало на душе Доброгаста, пришпорил коня. Отъехав с полверсты, обернулся. Мальчик все еще стоял, глядя им вслед. Пузырем взбухла за его спиной латаная рубаха.

Вельможа Блуд в расстегнутом на груди зеленом с золотыми крапинками кафтане, делающем его похожим на майского жука, взбирался по мраморной лестнице, ведущей в клеть великокняжеских хором. Он тяжело дышал и беспрерывно отдувался, а поднявшись, остановился на минуту, чтобы у растворенного окна вдохнуть свежего ветерка, долетавшего с Днепра.

Когда бы вельможа ни направлялся к княгине, он всегда здесь останавливался, чтобы хорошенько поразмыслить у дверей, все взвесить, оценить, собраться с духом и заодно полюбоваться видом, открывающимся из окна.

Хоромы окружал земляной вал детинца, внутри которого расположились охотничьи и конюшие дворы. К палатам, выкрашенным в светло-коричневый цвет, лепились оружейная и потешный двор, отсвечивающие матовою белизною стен. Глухие арки, толстостенные переходы, башенки для «сторожей дворовых» – все это в золоченой меди, волнистых узорах и резном камне. Позади – скотные и птичьи дворы, возовни, винные погреба. Дальше шли подворья лучших мужей Киева: бояр Чудиных и Гордятиных, за ними принадлежащая Ольге стеклодувня. Вся площадь Верхнего города тщательно выровнена и выложена каменными плитами с водостоком. Золотым четырехгранным копьем врезается в небо Ольгин терем, его окружают пять других, поменьше.

День клонился к вечеру, но жара не спадала. Опершись о горячие от солнца секиры, дремали стражники у ворот детинца, у Гордятиных на крыльце выбивали пуховики, девочка сидела в канаве, свертывая куклу из пыльного лопуха, лениво раскачивались брошенные качели, сонно трепыхалась в небе стая голубей.

На затененной стороне Днепра, близко к берегу, стояли три корабля, готовых к отплытию…

Блуд достал из шапки костяную ложечку-уховертку, поковырял ею в ухе, свернул бороденку трубкой, колышком заострил и направился в покои. Навстречу поспешил огнищанин, но Блуд его отстранил.

Стража бесшумно отворила двери, вельможа застегнулся, вошел в полутемные мрачные покои. Так и обдало застоявшимся запахом ладана и старого пергамена.

В покоях было прохладно. От неверного света лампады в углу, под иконой, предметы, казалось, плавали в воздухе. Сурово и тускло мерцал на стене тяжелый меч Киевского княжества – хранитель власти. Единственный камень – диамант украшал массивную рукоять, но был он велик и прозрачен, как вода горного озера.

У стены, под запыленным бархатным балдахином, стояло отделанное слоновой костью ложе из тисса. Больная Ольга полулежала на подушках, прямо держа седовласую, в черном повойнике, голову. Ноги ее прикрывала широкая санная полость из медвежьей шкуры. Перед княгиней, спиной к Блуду, стоял высокого роста человек в кафтане сотского.

В руках Ольги чуть заметно дрожал лист пергамена, исписанного красными чернилами, и раскачивалась восковая печать на шнуре. Княгиня медленно, вдумываясь в каждое слово, читала: «… Здесь середина земли моей, сюда стекаются все блага: из греческой земли – золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы…»

– Язычник! – неожиданно оборвав чтение, возмутилась княгиня. – Что надумал, нечестивец. Где середину земли отыскал!

Потрясла грамотой перед самым носом сотского, хотела что-то добавить, но не нашла слов и снова углубилась в чтение.

– Ты ступай, – пробормотала она, – будешь нужен – кликну.

Сотский низко поклонился, попятился и, повернувшись на каблуках, носом к носу столкнулся с Блудом.

– Э! – только и смог произнести тот, узнав Доброгаста.

Екнуло сердце у Доброгаста, но вида не подал – встретился глазами с вельможей.

– Пристегнул воротник парчовый, холоп? Сапоги надел красные, гусь лапчатый, свинья с серьгою в ноздре! – зашипел Блуд.

– Мы с тобой рассчитаемся, – спокойно сказал Доброгаст, – отдам тебе своего коня и задаток верну.

– У тебя ничего своего нет, – шипел Блуд, – ничего… понял? Ты – раб!.. Мой раб!

– Подвинься, боярин, – повернул крутое плечо Доброгаст, – не стой на дороге!

Кровь бросилась в лицо, задрожали губы.

– Нишкни, ты, – загородил дорогу вельможа. Резко сменил тон, заулыбался жабьей улыбкой, – шучу я… что было, то сплыло. Где же волки? В лес ушли. Где же лес? Черви выточили. Где же черви? Птицы склевали… Так-то… Ты мне нужен, слышишь?! Подожди в сенях.

Блуд потер руки, пригладил бороденку и пропустил Доброгаста в дверь.

– Слыхал, думный боярин? – встретила вопросом Ольга. – Пишет – хочу остаться в Переяславце, мир-де заключен, потолкую еще с уграми, соберу силы и пойду на Царьград… А то, что по всей земле печенеги рыщут, аки волки, посевы потравляют, села жгут – ему не вздохнется. А то, что я больна и нет князя на Руси, – ему не вздохнется. «…буду на Дунае сидеть!» Говорила– не возьмешь того мечом, что крестом добывается, нет! Креститься не хочет… святую веру принять не хочет да еще и кощунствует: «Не поклонюсь деревянной корсте[37] и мертвецу в ней…» Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, прости мя грешную, – закрестилась Ольга.

Поправив повойник на голове, продолжала:

– Вера его… тьфу… идолы железные, бессмысленные… Ну, что они значат – жалкие боги, дикие, грубые? Что они дают душе и уму? А вот ежели Ветхий и Новый Заветы войдут в кровь нашу, мы поравняемся с Царьградом! Мы будем всесильны, ибо люд наш станет смиренен и легко будет володеть им… Нет власти аще не от Бога. О, если бы дал мне Господь силы подняться с этого ложа… тлением веет от него… Я поняла ныне, дошла умом своим, Блуд, что не меч, но крест надо вознести над Русью. И что значит бренная жизнь по сравнению с раем небесным?

Ольга подняла двуперстие. Что-то жуткое было во всей ее высохшей фигуре, в напряженной, костлявой руке.

– Замирятся тогда древляне и другие племена, – продолжала она, – признают над собой власть киевского князя – наместника Бога на земле. Не мечом, не мечом – крестом надо! А князь этого не разумеет, ведь потому-то и коломутно на Руси, потому-то и явился сюда этот добытчик… Где он? Почему не бьет челом?

– О ком, матушка, изволишь говорить? – притворился непонимающим Блуд.

– Ты знаешь о ком!.. Что ему нужно здесь, в Киеве?

– Э…хе…хе, – потер свои, удивительно не идущие ко всему его ожиревшему телу, крепкие, волосатые руки вельможа.