Но, вот незадача! неопознанное нечто опять промелькнуло перед Зигфридом в самый неожиданный момент, обдав его морду потусторонним холодом и напугав его до кончика хвоста, и несчастный дракончик, спасаясь от докучливой напасти, зажмурился и ускакал с дороги прямо на заброшенный газон, а с него – прямиком в яму.

Зигфрид очнулся.

Было темно и страшно, а земля была прохладной и как будто бы влажной, но зато здесь не было вихря.

Завывания неприкаянного ветра доносились откуда-то сверху и казались далекой неправдой. Над головой сквозь узкое отверстие виднелся осколок вечернего неба – почему-то спокойного и безмятежного.

Он был один.

– Нужно найти выход, – пробурчал дракончик, ощупывая в темноте ссадины и царапины и шаря по земле лапами в поисках котомки и посоха, которые он весьма скоро обнаружил неподалеку от места своего падения.

– Свет… нужен свет, – пробормотал дракончик скорее для себя, чем для кого бы то ни было еще, но к его глубокому удивлению, в эту самую секунду на стене зажегся факел и осветил пещеру, в которой довелось оказаться нашему герою в этот зловещий час.

Это была высокая пещера, и своды ее уходили далеко наверх и вглубь – так, что дальней стенки было не видно. Это была неуютная пещера; совсем не та, в которой поселился бы приличный дракончик. Вдоль стен один за другим стояли странные продолговатые каменные конструкции. Они были похожи на длинные ящики, их углы были прямыми, а вместо крышки на каждой из них лежала массивная плита. На плитах покоились странные существа. «Рыцари!» подумал бы Зигфрид, знай он такое слово. Но он не знал такого слова, а потому он лишь озадаченно разглядывал паутину искусно сработанной кольчуги, и застывшие складки богатых одеяний, и суровые, неподвижные лица с крепко захлопнутыми веками. Рыцари были каменными и безмолвными, их глаза были закрыты, а руки сжимали старинные мечи, выполненные из того же материала, что и сами грозные изваяния.

«Это статуи!» догадался Зигфрид, подобравшись чуть поближе к одной из плит. «Но почему они лежат?»

Рыцарь, на которого он глядел, был старым и почтенным; густая борода струилась вдоль его живота, а на лбу красовалась корона из того же бледного камня. Как завороженный, Зигфрид взирал на это странное создание, подобных коему он не видывал никогда прежде.

– Страшно? – вдруг окликнули его из-за спины.

Вздрогнув, дракончик обернулся.

Перед ним стоял… Стоял… Кто-то! Это был кто-то странный, очень похожий на всех этих каменных незнакомцев, но в то же время весьма живой и решительно непонятный.

Он был высоким, а на лице и на голове его росли седые волосы, что величественно ниспадали до самого пояса, и брови его были густыми и сердитыми. Щеки его глубоко впали, кожа была бледнее мрамора, а глаза горели опасным, измотанным огнем.

– Страшно? – переспросил незнакомец глубоким, гулким голосом, что звучал как шепот в этом промозглом, леденящем месте.

Зигфрид потерял дар речи.

– Впервые попал в склеп, да? – уточнил незнакомец, и рассмеялся, но рассмеялся недобрым, непонятным смехом. Зигфриду сделалось решительно не по себе.

– Здравствуйте… – наконец выдавил из себя он.

– Надо же, вежливый! – прошипел незнакомец и, волоча за собой складки древнего иссиня-черного плаща, прошаркал к ближайшей плите и водрузил на нее свое тело.

Это усилие, очевидно, далось ему нелегко, ибо некоторое время он приходил в себя, дыша глубоко и натужно, опираясь ладонями на острые колени, что проступали сквозь ветхую ткань его туники.

– Дракон… – молвил он наконец. И вновь засмеялся, бесшумно и безрадостно, так, как смеется только тот, у кого ничего не осталось.

– Дракон! – повторил он еще раз, и посмотрел прямо на Зигфрида, пронзая его своим загадочным взглядом.

Ах, как же покинуть это ужасное место!

– Я Зигфрид, – представился дракончик, нервно при этом сглотнув.

– Было время, – прошептал незнакомец, как будто не расслышав его, – и вы правили небом! Древнее, позабытое время, о котором никто не вспомнит… Тогда руки мои еще крепко держали меч… Тогда кольчуга моя сверкала грозным холодом, а шлем наводил ужас на полчища древних врагов. Щит мой – щит мой пел цветами досточтимого дома, а колчан редко бывал полон. Свободный ветер развевал мой плащ и ласкал волосы, что пропитала соль тысячи морей, а неприятель содрогался, едва заслышав мои победоносную поступь, и обращался в бегство пред моим ликом. Но даже я, тот, чьим именем пугали непослушных детишек, замирал и с опаской вглядывался в небо, когда вдали начинало перекатываться ненавистное эхо могучих взмахов… Было время!.. Но те времена давно прошли, пожухли, испепелились, унеслись во мрак вслед за славными делами, сгинули во тьме веков вместе с толпою бессмертных, что в гордыне своей возомнили себя хозяевами мира. И вот вы здесь… и ты, предо мною. Но вы ли это? Кто же вы, вражье племя?

И он рассмеялся, горько и ядовито, и его смех перешел в кашель, и тогда старик затрясся, соскользнул с плиты и немощно оперся о нее длинными, паучьими руками, из последних сил удерживая немощное тело в равновесии.

Зигфрид не на шутку перепугался сразу по нескольким причинам. Во-первых, монолог незнакомца был зловещ и непонятен, а все непонятное и зловещее кажется троекратно угрожающим в темной сырой пещере в ночное время суток. Во-вторых, старик, очевидно, был не самого крепкого здоровья, а потому наш дракончик сочувственно сделал шаг вперед и застыл в нерешительности. Словно почувствовав его приближение, незнакомец сделал рукой неясный жест и слегка обернулся, прошептав что-то невнятное.

Все затихло.

– Скажите, вы бываете наверху? – спросил почему-то Зигфрид.

Молчание было ему ответом. Где-то снаружи приглушенно прокатился гром, и пошел дождь. Здесь, под землей, шелест ливня казался таким далеким и почти что нежным, но всем, кто остался на поверхности, было сейчас не позавидовать. И все же, и все же… Ах, если бы только оказаться там, на свободе! Как это бесконечно лучше – быть на несколько шажков ближе к заветной цели! И все решил один промах – одна досадная оплошность, неверный шаг, неряшливость… Подумать только, еще недавно Зигфрид был готов роптать на судьбу! Он был в шаге от самой непроглядной пучины отчаяния, он был готов расплакаться – но сейчас… сейчас он многое отдал бы за то, чтобы вновь оказаться у входа в деревню, у иссохшего колодца, у перекрестка, в самом начале пути. Ах, блаженство неведения, невинность мечты! Как ловко вы всегда скрываетесь за мелкими заботами и ненужными волнениями! Как сложно оценить вашу доброту, когда вы еще рядом, и как легко вас хватиться,