Их излюбленным местом стала небольшая гряда, разделявшая два необозримых колхозных поля. Она примыкала к Оке и была сплошь покрыта молодыми березками и душистым ковылем. Вдвоем они болтали долгими часами, часто расходясь лишь с закатом. И вскоре от душевного смятения Алексея, вызванного ее не по-девичьи высоким ростом и не по-деревенски глубокой образованностью, не осталось и следа. А вместе с тем исчезла и робость перед ее губами и молодым, красивым, изящным телом.

Для них обоих эти внезапные, абсолютно взрослые отношения, лишенные всякого юношеского смущения, были чем-то новым, окрыляющим, что заставляло мечтать и строить далекие, уже общие планы.

Это было чудное время, особенное, уникальное. Ни время, ни обиды, ни новая любовь не смогли стереть его из памяти Алексея, оставив в его душе незыблемый кусочек и для себя.

Холодало с каждой минутой. Небо совершенно оголилось, отпуская от земли тепло. Вычурно смотрелось на светло-голубом небосводе мутное, полупрозрачное пятно луны. И этот скорбный одинокий лик добавлял в общую картину еще большей холодности. Речкин второпях оставил свою шинель на заставе и теперь, поджав ноги под себя, мерз, охваченный мелкой дрожью. Когда терпеть холод уже не было мочи, Алексей все же отправил за шинелью второго номера пулеметного расчета, что занимал позицию здесь же, на самом пике высоты.

Ветер стих окончательно. Для этих мест весьма характерно, когда днем потоки воздуха разгуливают по сопкам с раннего утра и до позднего вечера, порой несутся напролом, с порывами, заворачивая барашками озерную воду, а ночью же устанавливается штиль. Солнце скатилось к горизонту, повсеместно вздутому вершинами сопок, разлив на северо-западном краю неба алые краски заката, плавно переходящего в рассвет…

Рядом с Алексеем на плоском скальном выступе, словно специально задуманном природой для огневой точки, возле стоящего на разведенных сошках «дегтярева», лежал боец. Подстелив под себя один край шинели и укрывшись другим, он подпирал свою несколько непропорционально маленькую голову ладонью, уткнув локоть в ворот шинели. Его худое, совсем еще детское лицо размазалось щекой о тонкие пальцы. Большие, прозрачно-синего цвета глаза раз за разом устало и сонно обводили лежащую впереди скалистую сопку. Речкин хорошо знал этого бойца. Способный, старательный, приветливый и отзывчивый, не лишенный при этом легкого налета разгильдяйства, характерного для солдата третьего года службы. Он был одним из тех бойцов отряда, кто имел боевой опыт. В Финскую воевал в этих же местах. Но кроме участия в боях, что среди местных пограничников было не редкостью, выделяло его форму присутствие на ней медали «За боевые заслуги». Полгода уже командовал отделением, за что на День РККА получил по треугольнику младшего сержанта в каждую петлицу. Сегодня он был за старшего номера пулеметного расчета, по своей прежней должности. Самого же пулеметчика, высокого, широкоплечего парня, старшина оставил на заставе помогать готовить имущество к эвакуации, где требовалась хорошая физическая сила.

– Логинов! – тихо окликнул младшего сержанта Алексей. – Засыпаешь, что ль?

Сержант оторвал измятое лицо от ладони и полным недоумения взглядом уставился на помощника начальника заставы, смущенно приподняв уголки рта в чуть заметной улыбке.

– В смысле, товарищ лейтенант?

– В том смысле, что скоро уже слюни на пулемет пустишь! – Речкин старался отвлечься от холода разговором, но тронутые чрезмерной прохладой губы шевелились как-то неестественно, подрагивая при каждом слове.

– Совсем вы замерзли, товарищ лейтенант! – проигнорировав слова Речкина, тревожно покачал головой Логинов и, приподняв рукой край шинели, протянул его лейтенанту. – Вот – возьмите! А то, не ровен час, захандрите еще!

Алексей махнул рукой:

– Грейся сам! Скоро твой второй номер мою принесет! Я захандрю – не беда, а вот ты мне больной совсем ни к чему!

Алексей встал в полный рост и принялся усердно махать то руками, то ногами, стараясь согреться.

– Не боитесь, товарищ лейтенант? – упираясь в шинель теперь уже обоими локтями, спросил Логинов, осуждающе покосившись на Речкина.

– Кого? Немцев, что ль? – продолжая свою согревательную зарядку, скорчил пренебрежительную мину Алексей.

– Ага, их… – кивнул Логинов, переворачиваясь на бок. – У нас так сержанта одного в Финскую убило! Задремал прямо вот подле меня. Замерз, проснулся, ну и решил размяться, согреться… Прямо в сердце пулю и получил! Снайпер, будь он неладен! И темень еще такая была, только луна и светила, не то что сейчас! И как разглядел?!

От услышанного у Речкина неприятно засосало под ложечкой. Но виду он не подал и, сохраняя вид решительный и невозмутимый, продолжал активно махать конечностями.

– Тогда буду двигаться активнее, чтоб не попал! – с иронией парировал Алексей.

Тот в ответ лишь коротко улыбнулся. Из кармана галифе Логинов извлек помятую пачку «Красного стрелка», хотел было вытащить оттуда папиросу, но, осекшись, протянул ее лейтенанту:

– Угощайтесь, товарищ лейтенант! Хоть изнутри согреетесь!

– Мне б чего покрепче, чтоб изнутри!.. – досадливо пробормотал Алексей, присаживаясь рядом с сержантом на корточки.

Закурили. Алексей уселся на прежнее место, подстелив под себя полевую сумку. Кровь хорошенько разогналась по телу, и Речкину стало немного теплее. Едкий, горьковатый дым «Красного стрелка» скорее создавал иллюзию, нежели согревал организм на самом деле. Сплевывая кислый табак, Алексей морщился после каждой затяжки. Так как регулярно он не курил, то и папирос своих у него не было, а потому, при желании, выбирать не приходилось.

Второй номер не подвел. Не успел Речкин осилить едкую, горлодерущую папиросу, как на склоне сопки возник гонец с шинелью в руках. Краснея разгоряченным от пробежки лицом, выдыхая полупрозрачные клубы пара, боец торопливо взбирался вверх, неся командирскую шинель на вытянутых руках перед собой, точно королевскую мантию.

Очень скоро, согревшись в почти материнских объятиях теплой шинели, Алексей усердно боролся со сном, который наваливался на него тонным грузом. Речкин считал делом постыдным спать в наряде, тем более при солдатах, а потому держался из последних сил.

Из полудремного состояния его выдернул отдаленный взрыв. Он прокатился эхом по сопкам со стороны Угловой. Почти сразу последовал второй, затем третий… Мгновение, и сплошная артиллерийская канонада озлобленно забушевала громоподобными раскатами со стороны тех мест, где еще вчера довелось впервые повоевать Алексею. Поначалу было не разобрать – кто открыл огонь, наши или немцы, но, когда снаряды начали рваться глубоко в тылу второго батальона, стало ясно, что это дело рук врага.

Столь яростного артиллерийского обстрела Речкину не доводилось еще слышать. Гром канонады был настолько силен, что пограничники машинально прильнули к земле даже здесь, на удалении нескольких верст.

Воздух становился все прохладнее, туман сгущался, казалось, с каждой минутой. Застлав плотным молоком лощины, он разрастался будто на дрожжах, поглощал склоны сопок, стремясь к их вершинам. Наконец, у Речкина сложилось ощущение, что он находится среди поволоки облака, за которой исчезали и знакомые очертания земли, и бархатная синева неба…