Ничего-то он не понял. Как она может вернуться? Ее унизили в собственном доме, подвергли испытанию, и пришлось бы повести себя как шлюха, чтобы его пройти, а когда она не прошла, с ней все равно обошлись, как со шлюхой. С сумасшедшей шлюхой, наркоманкой, а может, еще и лесбиянкой. Она не так воспитана, чтобы терпеть подобные издевательства, и не приучена путешествовать дольше пары дней без чемодана.

Розмари, конечно, была очень щедра и сказала Ви, чтобы та пользовалась любыми вещами, носила ее одежду, не стеснялась заходить в спальню и брать книги, которые Розмари держала в длинном низком шкафу у окна. Их не меньше двух сотен, и Ви глотает книгу за книгой – от «Джейн Эйр» до детективов Агаты Кристи, от «Лолиты» до «Случая портного» – без разбора и без перерыва. Сегодня она уже прочитала одну целиком, называется «Постижение»: главная героиня (женщина без имени) сходит с ума, а может, и нет, а ее молодой человек напоминает ей «бизона на американской монетке, такого же гривастого и плосконосого, и глазки прищурены так же – норовистое и гордое животное, некогда преобладавший вид, а теперь под угрозой вымирания». Переворачивая страницы, Ви смеялась и ахала. И все же эта книга принадлежит не ей, ее книги и пластыри – в доме, куда больше нет хода.

Розмари делает долгую затяжку и тушит окурок.

– Надо вытащить детей из ванны, – говорит она, но не двигается. Допивает бурбон. – Люблю, когда они в ванной. И в машине. Локализованы.

Ви кивает, хотя может только догадываться. Из наблюдений за жизнью Розмари она сделала вывод, что материнство – огромный труд. Розмари, без сомнения, любит своих детей. Они милые и забавные. Но они ни минуты не сидят спокойно и вечно трогают все, что попадается им на глаза: лампы, стены и коллекционные вещицы мужа Розмари, а еще у них как будто всего три режима. Или едят, или носятся по дому и во дворе, или плачут и ноют, пока не улягутся спать. А тут и еще один на подходе. Ви не делилась с Розмари своим страхом, что она, возможно, тоже беременна. За эту неделю они столько времени были наедине, однако Ви почти ничего не рассказала подруге. Обмолвилась лишь о том, что Алекс попросил ее сделать на глазах у мужчин и как она отреагировала. А Розмари больше и не выпытывала. И это тоже стало для Ви спасением. Когда-нибудь придется все рассказать, да и про крест спросить; она ведь и письма Розмари взяла с собой. Но пока проще болтать ни о чем. Ви не забыла, как готовилась к вечеринке, принимала ванну и делала макияж – и ужасно хотела быть здесь вместе с Розмари, погруженной, как ей казалось, в семейное счастье. И вот она здесь. Прислушивается к плеску воды, детским воплям, смеху.

– А-у! Привет! – зовет Филипп, прежде чем полностью войти в дом. Затем нижняя часть его тела появляется у лестницы. Хорошие черные ботинки-оксфорды, шерстяные брюки по фигуре, шерстяное же пальто, которое он как раз снимает. Дом старый, с низкими потолками, и Филиппу нужно сделать пару шагов вверх по ступенькам, чтобы его стало видно полностью. За прошедшие шесть дней он ни разу на них не поднялся.

– Я наверху! Сейчас спущусь, – кричит в ответ Розмари, и ее муж исчезает из виду. Розмари повторяет: – Нужно их вытащить.

– Тебе помочь? – спрашивает Ви.

Подруга, как всегда, качает головой:

– Справлюсь.

Но по-прежнему не двигается с места.

– Еще минутку, – говорит Розмари и протягивает бокал. Ви наливает и прикуривает следующую сигарету.

– А что такое со стиркой? – Внизу снова появляются туфли Филиппа.

Розмари поворачивается к Ви.

– Ты не запустила стиралку?

– Черт! – восклицает Ви. Она загрузила стирку перед тем, как пойти гулять, и напрочь забыла о ней.

– Ничего страшного.

Стирка – единственное, с чем Розмари попросила ее помочь. Еще до того как подруга закончила фразу, Ви спускается по лестнице. В каморке, где стоит стиральная машина, натыкается на Филиппа. Лицо у него напряженное – он ожидал Розмари.

– О, – говорит он.

– Извините.

– За что?

Он безбородый, а раньше, кажется, у него была борода (или это она придумала, подсознательно записав его в бородачи?). Ви даже не уверена, что угадала бы в нем еврея, встретив на улице. Без сомнения, внешность у него экзотическая: темные курчавые волосы, губы слишком полные для мужчины, по крайней мере для жителя Эннисквама. Манеры резкие. При этом он весь как на ладони, не умеет прятать свои чувства. Или не считает нужным, Ви пока не поняла. Еще ей непонятно, почему его вообще интересует стирка – тут налицо желание контролировать Розмари или стремление опередить время, одним из первых разделив с женой домашние дела (в женской группе это называлось «равным распределением домашнего труда»)?

Филипп смотрит на Ви с явным недоверием. Что он хочет от нее услышать? Жаль, что так вышло со стиркой. Жаль, что не ее он ожидал увидеть.

Ви проскальзывает мимо него и загружает мокрую одежду в сушилку.

– Вам сегодня не звонили?

Этот вопрос он задает каждый вечер. Хочет знать, вдруг репортеры разнюхали, где она. Как будто они усомнятся в сплетнях желтой прессы, мол, она в «Фэйнрайт». Чтобы успокоить Филиппа, Ви уже звонила в клинику, где ей пообещали никому не сообщать, у них ли пациентка Вивиан Кент (как сказала женщина по телефону, они никому не дают такой информации). Ви не удивилась. Половина их пациентов – знаменитости.

Об этом она рассказала Филиппу. Напомнила, что у нее нет родственников, у которых можно что-то выпытать, – ни тетушек-дядюшек, ни родителей, ни братьев, ни сестер. Только Алексу и Хампу известно, где она, а уж они-то точно не станут делиться информацией. К тому же Ви заверила Филиппа, что ее никто не узнает. Даже водитель, албанец, молчавший почти всю дорогу (а ехать десять часов), не предлагал ей маскироваться, когда она выходила из машины во время остановок. Тем не менее Филипп настаивает, чтобы на прогулки Ви надевала шляпу.

– Не звонили, – отвечает Ви.

Филипп ниже Алекса ростом, зато шире в плечах, и руки у него крупнее, как будто он занимался борьбой. С возрастом, наверное, наберет вес. Он опирается о дверной косяк и хмурится, и Ви впервые приходит в голову, что он может бояться не шумихи, а ее.

– Я уеду, как только смогу, – говорит она.

– Хорошо, – отвечает Филипп. – У нас приличная семья, – добавляет он. – Нам с Розмари хотелось бы, чтобы так все и оставалось.

Ви чувствует вспышку гнева, отворачивается и погружает руки в прохладную, влажную груду одежды. Она напевает без слов, делая вид, что крайне увлечена сортировкой, пока, наконец, не раздаются удаляющиеся шаги Филиппа.

Этого было не избежать. Эсфири восемнадцать, самое время. Живот лежит у нее на коленях. Ей массируют ступни. Повитуха старательно избегает касаться выпирающих костяшек на больших пальцах ног Эсфири, напоминающих о ее превращении в чудовище. Это совсем не значит, что повитуха (как и остальные) ей доверяет. Они уже давно к ней приставлены и слишком хорошо ее изучили. Им известны и другие перемены: неуловимая деформация ушной раковины, которая из круглой стала заостренной; непроходящая сыпь сверху на бедрах; цвет сосков, уже не розовый, а фиолетовый. Хотя тут и беременность, возможно, сыграла роль. Тем не менее факт остается фактом – розовыми им больше не быть, и уши, кожа, пальцы на ногах тоже никогда не станут прежними.