– Почему они умирают? – тихонько спросил Малёк, синяки на лице у которого уже начали желтеть.

– Я не знаю почему, – честно ответила Чашечка и села за стол, желая смотреть им прямо в глаза. – Полиция ищет, но… Но мы должны держаться и не паниковать.

– А когда уже можно будет паниковать?! – истерично спросил Славик. Его подбородок студенисто дрожал, и Чашечка поймала себя на мысли, что Славик ей отвратителен. Губы дернулись, но голос остался поразительно спокойным.

– Никогда. Никогда нельзя паниковать, или мы станем слабее, чем тот, который…

– А когда нас начнут резать и пилить, расчленять на куски? Тоже нельзя паниковать?! – тоненько, словно поросенок, завизжал Славик, и Чашечке пришлось повысить голос.

– Не кричи! Спокойно. Вдохнули. Выдохнули. Всем страшно, но мы можем справиться с этим страхом. Нам нужно быть вместе, рядом, действовать сообща, и тогда никто больше не умрет.

Десятиклассники переглядывались так, будто перед ними стояла не родная Чашечка, а незнакомый человек. Они были слишком разными: никогда не общались после школы и никогда не поддерживали друг друга, даже в большой беде. Они попросту не знали, что значит быть едиными.

Верины подружки, рано узнавшие о случившемся, держались вместе. Вера должна была как минимум сутки провести в реанимации, о ней ничего не было известно. Только вот на перемене Чашечка слышала, как подружки сдавленно хихикали, обсуждая сериал, и ей стало не по себе от мысли, как быстро они отошли от трагических новостей. Максим сидел в конце класса, с безразличием разглядывая сломанную линейку, и Екатерина Витальевна то и дело поглядывала на него с беспокойством.

– Надо что-то делать, – подал голос Витя, и Чашечка с удивлением заметила, как он повзрослел за эти дни. Заострившееся лицо, грубые черты, а вместо веселых мальчишечьих глаз теперь тлели лишь горячие угольки страха.

Они все боялись. Все до единого.

– И что? Патрули будем ставить? Дружно спать в классе? – спросил Славик.

– Заткнись, жирный! – рявкнул Максим, откладывая линейку в сторону. – Серьезно, чё происходит? Кто нас валит? Верка теперь в больнице. Что она плохого сделала? Кому мешала? Ладно Леха, ладно Рустам… Но Верка?!

– По мужикам меньше надо прыгать, – буркнул себе под нос Славик, и Чашечка, не сдержавшись, вздрогнула:

– Слава! Господи, что ты говоришь?..

Набычившись, Славик отвернулся, скрещивая на груди толстые руки. Максим мигом вызверился – он не расслышал слов одноклассника, но все прекрасно понял по Чашечкиной реакции.

– Чё сказал этот ублюдок?.. Он про Верку, да?!

– Хватит разыгрывать из себя рыцаря! – опасливо брякнул длинный Паша. На глаза ему постоянно падала сальная челка, и он смахивал ее небрежным движением руки.

Максим вскочил со стула, сжимая кулаки, на лбу его выступила испарина. Чашечка следом за ним сорвалась с места и взмолилась:

– Максим! Давайте хотя бы мы сами не будем друг к другу так относиться… Пожалуйста, я очень тебя прошу.

Максим стоял, вцепившись в столешницу, потемневший от бессильной злобы, и на секунду Чашечка увидела, как из него выглянул крошечный мальчишка – щекастый Максимка, который пришел в пятый класс, держась за бабушкину руку, тихий и хмурый, не по годам серьезный. Но первая стеснительность быстро прошла, и Максим предстал перед ними во всей красе: шумный и веселый, пускай несообразительный, зато добродушный и неунывающий.

И вот сейчас он стоял, широкоплечий и пылающий злостью, но что-то в его глазах неуловимо напоминало того мальчишку, и даже нижняя губа точно так же обиженно подрагивала.

– Пожалуйста, Максим, – еще раз попросила Чашечка, протягивая к нему ладони. – Мы должны вместе быть. А вы готовы поубивать друг друга без чьей-либо помощи…

Максим с грохотом рухнул на низкий стул и отвернулся. Щеки его покрылись рваными пятнами. Екатерина Витальевна судорожно выдохнула, пряча взмокшие ладони:

– Ребята… Может быть, кто-то из вас что-нибудь слышал? Кто мог это сделать? Почему именно мы?..

– Больше в городе ведь нет такой чертовщины?.. – серьезно спросил Витя, буравя учительницу влажными глазами.

– Нет. Только в нашем классе.

– Кто же это может быть? – колокольчиком пронесся голос Аглаи, и все с удивлением повернулись к ней. Чаще всего она выдавала что-то невпопад, улыбалась и витала в облаках. Аглаю обычно игнорировали. Сейчас же ее тонкий голос озвучил мысли каждого десятиклассника. Кротко улыбнувшись, Аглая потупила взгляд, накручивая на палец прядь черно-рыжих волос.

– Что мы ему, убийце, сделали? – прошептала Мишка, ежась, словно бы ее била дрожь от мороза, а не от страха. – Чем мы… Почему именно мы?..

– Милослав Викторович работает день и ночь, он обязательно отыщет это чудовище… – уверенно начала Чашечка, но Славик перебил ее, фыркнув:

– Отыщет? Троих убили, четвертая в больнице. А они даже не знают, где искать. Не один ведь человек убивает, а группа, как вы не понимаете…

– Почему группа? – спросил Паша, разминая руки.

– Почему… – повторил эхом Славик и обернулся. Фиолетовый синяк на его глазу мерцал от пота, словно подсвечиваясь изнутри. – Ты разве не знаешь, как их убивали? Как Нику изорвали, проткнули насквозь всю, как подушечку для иголок? Ты не видел куски мяса, что остались от Рустама, – его голову нашли в канаве черт знает где…

– Прекрати, – тихо попросила Мишка. Лицо у нее позеленело.

– А Леха? От него вообще одна кровавая лужа осталась, фарш, как на котлеты…

– Прекрати! – заорала кроткая Мишка, и в классе повисла тишина. Низко склонив голову, девушка расплакалась, и Славик глянул на нее с презрением.

– Слава, я думаю, что все в курсе про эти дикие смерти, – сказала Чашечка, которую тоже начало мутить. – Не нужно… Не нужно рассказывать подробности. Это может причинить боль.

– Боль? – глумливо спросил Славик, изгибая бровь. – Тут постоянно делают больно, а я должен молчать? Вы на Малька гляньте, какой он сине-желтый. Даже если бы Рустам был живой, ему все равно ничего бы не сделали: ну притащили в полицию, ну выписали бы матери штраф, а он от злости еще больше бы поколотил…

– Твоего одноклассника зовут Савелий, а не Малёк, – холодно сказала Чашечка, набрасывая на плечи пропахшую духами шаль. – Изволь обращаться к нему по имени, а не по кличке, как к собаке. Рустама бы все равно наказали, каждый раз наказывали…

– Слабо наказывали. Надо, чтобы зуб за зуб, – мрачно отозвался Славик.

– Предлагаешь, чтобы я его избила до полусмерти? Или директор? А чем мы тогда лучше его, жестокого? Чем отличаемся мы, если готовы причинять такую же боль?..

– А я согласен с жирным, – донесся Максимов голос. – Он правильно говорит. Ведешь себя как быдло – пусть и к тебе так же относятся.