– Вера. Вера Перова, – рубанул Милослав Викторович, и внутри у Чашечки все оборвалось.

Екатерина Витальевна осела прямо на пол, поджав под себя заледеневшие ноги, прикусила губу.

– Она живая, живая! – продолжил торопливо полицейский. – Не волнуйтесь так. В больнице, в реанимации. Состояние стабильно тяжелое, но врачи говорят, что выкарабкается. Ее спасли.

Молчаливая красавица Вера. Длинные локоны, пухлые губы и огромные голубые глаза. Как-то на День учителя Вера принесла Чашечке в подарок куклу, которую сделала своими руками, и теперь эта кукла, точная копия самой Веры, сидела на книжном шкафу, пучеглазая и бесстрастная ко всем бедам.

Боже, Вера…

– Алло! – требовательно позвал Милослав Викторович, и Чашечка рывком вернула себя в это беспросветное ледяное утро.

– Да, да… Я слушаю… Что с Верой?..

– Напали ночью, когда она спала в кровати. – Слышно было, как он затянулся сигаретой. – Вся исколота и изрезана, вокруг ножи, отвертки, спицы… И куча игрушек, кукол повсюду.

– Господи, да что же это… В своей кровати? Но как?! Неужели входную дверь оставили открытой?.. – спросила Чашечка, постукивая пальцами по полу. Голова горела огнем.

– Хуже всего, что она была в одной комнате с младшей сестрой, – нехотя сказал Милослав Викторович, и Чашечка поперхнулась воздухом. – Ночью Вера позвонила матери, та примчалась домой… Ну а ребенок на полу, в крови. Скорая уже у дверей – кто-то вызвал к тому времени. Дверь была заперта на ключ, запасные комплекты на месте, ничего до этого не теряли. Мистика какая-то… Кто-то упорно вырезает твой класс, Екатерина Витальевна, – резко перешел он на «ты», – и у нас нет ни единой чертовой улики, кто это был и, главное, как ему это удалось…

Чашечка молчала. Холод от пола перетекал в ее тело.

– И что делать?..

– Искать, – ответил полицейский. – Я попробую к твоим зайти после обеда. Поспрашивай, вдруг укажут на кого-то. Вся причина в этом чертовом классе. Отсюда и будем рыть.

Чашечка сбросила его звонок и уставилась в пустоту. Маленькая женщина, сидящая на полу в тесной прихожей, доведенная до отчаяния, до дикого суматошного страха. Ей хотелось собрать всех десятиклассников, и закрыть их в этой маленькой квартире, и следить за ними день и ночь, чтобы никто больше, никто из них не пострадал… В квартире сверху топали соседи, с ревом низвергалась вода по канализационным трубам. Темный сумрак на востоке налился едва заметным проблеском.

Утро. Пора ставить чайник, собирать вещи и делать вид, что все нормально, все как обычно, просто кто-то выкашивает ее детей, убивает их и…

Задохнувшись, Чашечка коротко перекрестилась. Надо вставать.

У школы было пустынно, и даже извечные Чашечкины волнения по поводу документов и графика дежурств сейчас невозможно было воскресить в памяти. Она вспоминала, как стояла вчера после шестого урока у окна и смотрела на разбредающийся по сторонам десятый класс: убегает невезучий Малёк, за ним едва плетется полный Славик, быстро юркает прочь невзрачная Мишка. Вот идет Витя – руки в карманах, из ушей наверняка торчат неизменные наушники; порой учительнице казалось, что если выдернуть эти провода, то он попросту погибнет, словно вместе с музыкой в него по проводам подавалась и жизнь. Длинный Паша исчезает за углом, обычный паренек, ничем не выделяющийся среди толпы этих удивительных, совершенно разных детей.

Вот Аглая, замерев у края дороги, падает в сугроб и машет руками, делая снежного ангела, ловит пурпурными губами редкие снежинки. Иногда Чашечка даже завидовала тому, с какой простотой и легкостью Аглая относится к царящему вокруг кошмару.

Вот уходит Вера.

Она бредет в легкой куртке, а ветер играет с ее распущенными светлыми волосами, парящими, словно крылья. У ступенек Вера долго стоит с Максимом, держа его за руки, но уходит все равно одна.

Чашечка мнется, поглядывая на Аглаю, вокруг которой бегает малышня, и возвращается к бумажной работе.

Чашечка ведь знала. Знала, что смотрит на кого-то из них в последний раз, – за эти страшные дни Екатерина Витальевна примирилась с мыслью о смерти. Наверное, просто устала бояться и теперь смиренно стояла и глядела на их спины, мысленно крестя каждого из ребят.

Она сообщила родителям, поставила в известность школьную администрацию и городское управление, подняла на ноги полицию. Она делала все, чтобы помочь своим детям. Только вот они продолжали умирать… Милослав Викторович говорил, что грозятся прислать целую комиссию из области, и вот тогда всем: и школе, и полиции, и администрации – станет очень и очень плохо.

Вера, в своей же кровати… Куда уж хуже?

Все казалось Чашечке каким-то тусклым и смазанным, но она упрямо шла к школе, а затем по бесконечным серым лестницам, исторгая из себя «здравствуйте» и «доброе утро». В кабинете царил мертвенный холод, и Чашечка поежилась, натягивая на белые ладони рукава толстой водолазки.

Сегодня будут хоронить Лешу. Она тоже поедет на кладбище.

В дверь легонько постучали, и Чашечка тряхнула головой, цепляя на лицо безжизненную улыбку. В дверях показалась хмурая Мишка, и одного взгляда на учительницу ей хватило, чтобы все понять:

– Кто?

– Вера… – одними губами ответила Чашечка.

Дверь захлопнулась изо всей силы.

– Но она живая! – крикнула учительница в лицо этой бесстрастной закрытой двери.

Горько выдохнув, Чашечка села на старый стул, распахнула ящик и достала темный бутылек валерьянки. День будет долгий и тяжелый…

Уроки бежали своим чередом: русский язык у седьмого класса, затем литература, сбегать на завтрак, заглянуть к завучу, взять папки с рабочими программами и индивидуальными образовательными маршрутами. Затем подписать у директора заявления, забежать по поводу программ внеурочной деятельности, обсудить вопросы по документам умерших ребят и будут ли в школе собирать на похороны, потом грядущее собрание и еще тысяча дел… Администрация старалась не дергать Чашечку по поводу бумажной волокиты, но она сама с головой ныряла в эту безнадежную рутину, словно пыталась сбежать от реальности.

Лучшее средство от любой печали – работа. В голове тысяча дел, и горьким мыслям там попросту не остается места.

Вскоре в ее кабинет потянулись жалкие остатки десятого класса, и вправду выглядящие полупрозрачными тенями. Вместе с ними пришла психолог, округляя глаза и бормоча что-то одними губами, но Чашечка ее не поняла.

– Думаю, сегодня вам нет никакого дела до русского языка, – начала учительница, когда прозвенел звонок и их блеклые лица уставились на нее. Славик смотрел исподлобья, и его подбитый правый глаз не добавлял спокойствия учительнице – она уже знала, кто и за что это сделал. Вчера Чашечка целую перемену потратила, втолковывая Максиму до боли простую мысль: не только кулаками можно решать свои проблемы. Максим смотрел на нее как на умалишенную и часто-часто моргал белесыми ресницами.