А может быть, просто морок, который растает столь же неожиданно, как и появился.

***

— Валар не всесильны, и мудрость их имеет предел, весьма не дальний, — усмехался Феанаро, спускаясь по бессчётным ступеням в подземелье, вход в которое скрывался под сенью густого леса. Он давно присмотрел это укромное место и время от времени незаметно для всех отлучался сюда, чтобы выстроить тайную кузницу для особенной работы.

И теперь, оставив во внешнем мире всё, что могло отвлечь, Феанаро торжествующе улыбался.

— Валар не знают, где я и что собираюсь делать. Это будет для них неожиданностью!

Огромные подземные залы были оборудованы для любой работы, за которую пожелал бы взяться искусный Нолдо; инструменты, аккуратно разложенные на столах, ждали своего часа, но Куруфинвэ смотрел на всё это великолепие в алом свете факела и понимал: ему ничто не понадобится. Не теперь.

Феанаро шёл по просторной кузнице, и факелы на стенах вспыхивали сами собой, порождая на вытесанных в камне стенах пляшущие тени. Куруфинвэ блаженно закрыл глаза, мечтательно улыбаясь. Он всю жизнь мечтал сотворить что-то великое… Нет! Величайшее! На зависть Валар! Непостижимое их недалёким умам! Не только Айнур могут создавать истинные шедевры! Пришло время это доказать.

Здесь, в тайном подземелье, никто не мог отвлечь Феанаро от погружения в глубины собственной души, можно было более не сдерживать таящееся в ней ярое пламя.

Здесь, в выстроенной только для себя кузнице, сын Мириэль мог быть самим собой.

Лишь взглянув в сторону горна, Феанаро разжёг в нём огонь, и сполохи взвились в потолок, искры закружились в танце под музыку, которую всё отчётливее слышал внутри себя Куруфинвэ. Это была ни на что не похожая мелодия, недоступная для понимания даже величайшему из менестрелей. Это была изначальная музыка, тема, звучавшая до начала времени, претерпевшая тысячи изменений, ушедшая в глубины бытия, сокрытая от живущих. Но теперь, освободив свой дух от оков, Феанаро ясно услышал заполнившую для него весь мир мелодию сотворения во всех её красках, тело Нолдо засветилось изнутри. Куруфинвэ не знал, как у него получилось дать волю своей истинной, изначальной сути, выпустить её на свободу, не знал, будет ли это стоить ему жизни, но сейчас всё стало неважным. Значение имело лишь одно — самое важное дело.

Телесная оболочка бессильно осела на каменный пол, скрылась во мраке подземелья, остывающая и ненужная.

В воздух взметнулся сгусток белого пламени, озарив кузницу, прогнав тьму, и весь остальной огонь тоже побелел. Танцующие под звуки изначальной песни искры заиграли всеми оттенками радуги, их хаотичные пляски упорядочивались, крохотные огоньки устремлялись к белому пламенному сгустку, пульсирующему и горячему, словно сердце звезды, тонули в нём, вылетали обратно прозрачными брызгами, сверкающими чистым чарующим светом. Капельки продолжали танец, начатый искрами, сливаясь с музыкой воедино, соединяясь между собой, вырастая, остывая и падая на пол прекрасными прозрачными кристаллами.

Свобода

Свобода…

Странное опустошение и растерянность. Полная потеря связи с реальностью.

Совершенно не представляя, что нужно делать, Майтимо просто отправился домой. Он шёл, не замечая встречных знакомых эльфов, не видя слуг, попадавшихся в собственном саду и дворце. Для старшего Феаноринга сейчас не существовало никого и ничего, кроме какого-то абстрактного понятия «дом», воплотившегося в образ жены.

Майтимо не помнил, как и где её отыскал, как подхватил на руки, даже не поинтересовавшись, чем она занята и хочет ли отправиться в спальню.

Он просто был свободен. Просто пришёл домой.

В мерцающем свете свечей, отражавшемся в украшавшем покои хрустале, чарующий полумрак пьянил и кружил голову, прохладный шёлк простыней касался разгорячённой кожи, лаская обнаженные тела.

Всё началось внезапно и закончилось слишком быстро. Так гаснет жарко запылавший очаг, в который налили масло, забыв подбросить дров. Но сейчас большего и не требовалось: опустошение и неожиданная усталость накрыли Майтимо покрывалом сна с головой, швырнув в жаркую бездну забытья. Ему показалось, что проспал он лишь мгновение, но, видимо, прошло немало времени.

Присев на постели, Майтимо увидел, что остался один, а на подушке, где должна была спать его супруга, остались мокрые следы.

Осознавая, что снова что-то сделал не так, но не понимая, что именно, сын Феанаро в первый момент хотел отыскать жену и поговорить с ней, но быстро передумал: Майтимо не знал, о чём можно завести беседу, как её начать, и был уверен, это ничего не даст.

— Мы стали совсем чужими, — с печалью, граничащей с безнадёжностью, прошептал он, поднимаясь с постели.

Нужно было собраться с мыслями, понять, как действовать дальше. И на ум пришло самое простое решение:

— Рядом отец или нет, я должен делать всё для славы Первого Дома Нолдор. Пожалуй, надо собраться с братьями и… Дальше решим по обстоятельствам.

***

— Моя музыка никуда не годится, — с тоской вздохнул Финдекано, опустив голову. — Она никому не интересна. Я не знаю, как писать так, чтобы это запоминалось и трогало сердца! В моих песнях нет ни магии, ни провокации… Я никогда не стану таким, как Макалаурэ! И даже как Финдарато. И лизоблюд Аклариквет. И… Да кто угодно! Я хуже всех!

Посидев какое-то время в комнате, жалея себя, Финдекано вдруг стало стыдно. Что за глупости? Он давно не ребенок! И не послушная девчонка! Даже Финдарато делает, что хочет. Так что мешает так же поступать ему?

С этими мыслями сын Нолофинвэ положил маленькую лиру в сумку, забросил её за спину и полез в окно.

Стена была отвесной и гладкой, блестела белыми искрами в свете Телпериона, и только слегка выступающая лепнина могла стать ненадёжной опорой и единственной надеждой. Если слезть по птице с причудливым оперением, потом перебраться на грудь прекрасной деве с кувшином, можно будет схватиться за колонну, а по ней спуститься гораздо проще. Только бы не сорваться!

Стало очень страшно, но Финдекано поставил перед собой цель: он должен увидеться с другом во что бы то ни стало!

Если старший сын Нолофинвэ отступит и не споёт своему наставнику новую песню, пусть даже снова скучную и неинтересную никому, кроме автора, он никогда не простит себе, что сдался.

Назад пути не было, и Финдекано, стараясь не смотреть вниз, ступил на расправленное