— Мадам, — прогудел месье Жан, — позвольте представить лейтенанта Жака Шевр-Фейля. Он французский летчик и совершенно безобидный. А это его друзья, лейтенант Полетт, его жена, лейтенант Белландо, лейтенант Монтагю, он корсиканец, как вы сами поймете, — и еще вон там Рене и Бобби из Сен-Рафаэля, очень симпатичные юноши.

Закопченные красные лампы, алжирские циновки, защищающие от солнечного света, запах морской воды и ароматических трав придавали «Пляжу» Жана вид опиумного логова или пиратской пещеры. На стенах висели турецкие сабли, в темных углах сверкали медные подносы, положенные на африканские барабаны; инкрустированные перламутром столики притягивали к себе искусственные сумерки, как пелену пыли.

С небрежностью вожака, чьи прихоти сложно предугадать, Жак перемещал с места на место свое поджарое тело. Позади этой ослепительно великолепной персоны вытянулась свита: тучный, сальный Белландо, деливший с Жаком апартаменты и взрослевший в уличных драках в Монтенегро; мрачный романтик, наслаждавшийся своим отчаянием корсиканец, который так низко летал вдоль берега в надежде покончить счеты с жизнью, что купальщики могли бы прикоснуться к крыльям его самолета; высокая безупречная Полетт, за которой постоянно следовал взгляд жены с портрета Мари Лорансен[49]. Грозно выпирая из белых пляжных костюмов, Рене и Бобби беседовали намеками в стиле Артюра Рембо. Бобби морщил лоб и шагал бесшумно, как это делают дворецкие. Он был старше остальных, участвовал в войне, и глаза у него были серыми и пустыми, как — всем известным летом — перепаханное небо над Верденом. Рене живописал промытый дождем солнечный свет, заимствуя цвета у изменчивого моря. Художник Рене родился в семье прованского адвоката, и его карие глаза горели холодным огнем, как у персонажей Тинторетто. Над дешевым патефоном украдкой пускала слезу жена эльзасского шоколадного фабриканта, не забывая громко поощрять свою дочь Рафаэль, которая пребывала в отчаянии, постоянно помня о своем южном происхождении и о том, что она дитя любви. Две полуамериканки двадцати с небольшим лет, которые разрывались между латинским любопытством и англо-саксонской осторожностью, их светлые крутые кудряшки мелькали в темноте, словно деталь ренессансного фриза с изображением херувимов.

Художническое воображение Дэвида встрепенулось, подстегнутое варварской картиной утра в Средиземноморье.

— А теперь хочу предложить всем вина, но только португальского, ведь у меня нет денег.

Помимо претенциозных попыток изъясняться по-английски, Жак не пренебрегал драматическими приемами и экспансивными жестами, чтобы сполна донести свою мысль до окружающих.

— Думаешь, он и вправду бог? — прошептала Алабама, обернувшись к Дэвиду. — А он похож на тебя, разве что он создание солнечное, а ты — лунное.

Лейтенант стоял рядом с Алабамой и по очереди трогал все, к чему она прикасалась, пытаясь создать незримую чувственную связь между ними, он напоминал электрика, устанавливающего сложный электроприбор. Оживленно жестикулируя, он беседовал с Дэвидом, демонстративно не глядя на Алабаму, чтобы скрыть свой неожиданно возникший к ней интерес.

— Я прилечу к вам на аэроплане, — великодушно предложил он, — а здесь я каждый день плаваю.

— Тогда давайте выпьем сегодня, попозже, — произнес несколько озадаченный Дэвид, — потому что сейчас нам надо вернуться к ланчу, и больше нет времени.

Разболтанное такси лихо прокатило их по очаровательным тенистым аллеям Прованса, вознося над пересохшими виноградниками. Похоже, солнце забрало себе все краски, чтобы, заварив и настояв, замешать цвета грядущей зари на небе, а пока земля, белая и безжизненная, ждала щедрого разноцветья, которое овеет прохладой поздний вечер, проникая сквозь виноградные лозы и между камнями.

— Мадам, посмотрите на ручки девочки. Нам надо немедленно в тень.

— Ах, няня, пусть позагорает! Мне нравятся здешние красивые смуглые люди. Они такие искренние.

— Мадам, с детьми надо знать меру. Говорят, это вредно для кожи. Мы должны думать о будущем, мадам.

— А я, — сказал Дэвид, — собираюсь прожариться, чтобы быть похожим на мулата. Алабама, как ты думаешь, не будет слишком женственным, если я побрею ноги? Так они скорее загорят.

— Можно мне лодку? — спросила Бонни, не сводя глаз с моря.

— Хоть «Аквитанию», когда закончу следующую картину.

— Слишком démodé[50], — вмешалась Алабама. — Мне лично хочется красивое итальянское судно, покачивающееся на водах Неаполитанского залива.

— Возвращение к истокам, — сказал Дэвид. — Ты опять становишься южанкой — но предупреждаю, если увижу, что ты строишь глазки этому юному Дионису, сверну ему шею.

— Не бойся. Я и поговорить-то с ним вразумительно не могу.

Одинокая муха билась в луче света над шатким столом, который был также и бильярдным. В обитой сукном столешнице лузы, когда требовалось, со стуком закрывались. Белое сухое вино, теплое и позеленевшее из-за синих бокалов, казалось неаппетитным. На ланч подали приготовленных с оливками голубей. От них исходил запах скотного двора в жару.

— Может быть, приятней будет поесть в саду, — проговорил Дэвид.

— Нас замучают насекомые, — возразила няня.

— Глупо, что приходится терпеть неудобства в такой прекрасной стране, — поддержала ее Алабама. — Когда мы только приехали, все было так хорошо.

— Все со временем становится хуже и дороже. Ты когда-нибудь думала о том, что такое килограмм?

— Полагаю, два фунта.

— Мы не в состоянии, — взорвался Дэвид, — съесть четырнадцать килограммов масла в неделю.

— Может быть, полфунта, — виновато произнесла Алабама. — Надеюсь, ты не собираешься все испортить из-за килограмма…

— Мадам, надо быть очень осторожной, когда имеешь дело с французами.

— Не понимаю, — заметил Дэвид, — ты все жалуешься, что тебе нечего делать, почему же ты не занимаешься как следует домом?

— Чего ты от меня хочешь? Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с кухаркой, она скрывается в подвале и прибавляет сто франков к счету.

— Ладно… если завтра опять будут голуби, я не приду к ланчу, — пригрозил Дэвид. — Что-то надо делать.

— Мадам, — спросила няня, — вы уже видели новые велосипеды, которые купили работники после нашего приезда?

— Мисс Медоу, — неожиданно перебил ее Дэвид, — не будете ли вы так любезны помочь миссис Найт со счетами?