Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Там пещеры неандертальцев, — сказал Дэвид, показывая на лиловые углубления в горах.
— Нет, — возразил Жак. — Неандертальцев нашли в Гренобле.
Рене и Бобби отправились за нашатырем, чтобы отогнать комаров; Белландо пошел спать; Полетт с супругой отбыл домой, верный своим французским привычкам. Лед в подвале понемногу таял. Стали жарить яичницу на черных чугунных сковородках. Когда занялся бронзовый рассвет, Алабама, Дэвид и Жак отправились в Адау; по елям прыгали кремовые солнечные зайчики, в воздухе реяли свежие ароматы закрывающихся ночных цветов.
Жак сидел за рулем их «рено». Автомобиль он вел точно так же, как самолет, на большой скорости, со скрежетом и протестующим визгом, разгоняющим звуки наступающего утра, словно стаю перелетных птиц.
— Будь этот автомобиль мой, я бы прокатился на нем по морю, — произнес Жак.
Они мчались, оставляя позади сумеречный Прованс, к побережью, неслись по скучно тянувшейся дороге, прошивавшей холмы, словно смятые несвежие простыни.
На ремонт автомобиля уйдет по меньшей мере франков пятьсот, думал Дэвид, оставляя Жака и Алабаму в павильоне, так как они собирались поплавать.
Сам Дэвид отправился домой, чтобы поработать, пока не ушел свет, — он упорно считал, что не может писать ничего, кроме полдневных пейзажей Средиземноморья. А поработав, двинулся по берегу туда, где была Алабама, ему хотелось немного поплавать перед ланчем. Алабама и Жак сидели на песке, словно парочка, да, — парочка… не важно кого, мысленно проговорил он с обидой. Влажные и гладкие, они были похожи на вылизавших себя кошек. От быстрой ходьбы Дэвид был весь в поту. Солнце жгло мокрую шею, словно воротник из крапивы.
— Поплаваем еще? — спросил Дэвид, просто чтобы что-то сказать.
— Ах, Дэвид… сегодня утром ужасно холодно. Наверно, будет ветер, — ответила Алабама таким тоном, словно говорила с явившимся некстати ребенком.
Дэвид плавал один, не выпуская из виду эту парочку, блестевшую на солнце.
— Таких наглецов я еще не встречал, — со злостью пробормотал он.
Из-за ветра вода стала холодной. Косые лучи солнца разделили ее на множество серебряных рябинок и погнали их на пустынный берег. Уходя переодеться, Дэвид видел, как Жак наклонился над Алабамой и прошептал ей что-то сквозь налетевший мистраль. Но он не слышал, о чем они говорили.
— Придешь? — шепотом спросил Жак.
— Да… не знаю. Да.
Когда Дэвид вышел из кабинки, взвившийся песок залепил ему глаза. По загорелым щекам Алабамы катились слезы, чуть выступавшие скулы отливали желтым. Она попыталась свалить вину на ветер.
— Ты больна, Алабама, ты сошла с ума. Если ты еще раз увидишься с этим типом, я оставлю тебя тут, а сам вернусь в Америку.
— Ты не сможешь этого сделать.
— Еще как смогу! — угрожающе воскликнул Дэвид.
Несчастная, она лежала на песке под колким ветром.
— Я ухожу, а тебя он пусть везет домой на своем аэроплане.
Дэвид зашагал прочь. Потом Алабама услыхала удаляющийся шум мотора. Море сияло, словно металлический отражатель, под холодными белыми облаками.
Пришел Жак; принес портвейн.
— Вызвать для тебя такси? — спросил он. — Если хочешь, я больше тут не появлюсь.
— Если я не приду к тебе послезавтра, когда он поедет в Ниццу, больше не появляйся.
— Ладно… — Он помедлил, чтобы помочь ей. — Что ты скажешь мужу?
— Всё.
— Это неразумно, — испугался Жак. — Давай положимся на удачу…
Днем было ветрено и уныло. По дому летали клубки пыли. А на улице из-за ветра не слышно было голосов.
— Няня, не стоит после ланча идти на море. Слишком холодно.
— Но, мадам, Бонни становится беспокойной, когда поднимается ветер. Я думаю, мадам, нам лучше пойти, если вы не возражаете. Мы не будем купаться — просто погуляем. Мистер Найт отвезет нас.
На пляже не было ни одного человека. Прозрачный, как хрусталь, воздух сушил губы. Алабама легла было позагорать, однако ветер прогнал солнце с небес, прежде чем оно успело ее согреть. Все было против нее.
Из бара вышли Рене и Бобби.
— Привет, — коротко поздоровался Дэвид.
Они уселись рядом с таким видом, словно знали некий секрет, касавшийся семьи Найтов.
— Флаг видели? — спросил Рене.
Алабама повернулась в сторону авиационного поля.
Над металлическими кубистическими крышами реял приспущенный флаг, блестевший в разреженном воздухе.
— Кто-то погиб, — сказал Рене. — Солдат назвал Жака — зачем-то он полетел, несмотря на мистраль.
Алабаме показалось, что стало совсем тихо, словно земля остановилась, словно страшное столкновение астральных тел стало неминуемым.
Она кое-как сумела подняться.
— Мне нехорошо, — тихо проговорила Алабама. Ее знобило, у нее заболел живот. Дэвид пошел следом к автомобилю.
Он резко повернул ключ зажигания. Действовать быстрее было невозможно.
— Мы можем пройти? — спросил он у часового.
— Non, Monsieur.
— Произошел несчастный случай. Не могли бы вы сказать, кто пострадал?
— Не положено.
За спиной солдата сверкала белизной песчаная дорога, с одной стороны огороженная домами, с другой — кланяющимися по воле мистраля олеандрами.
— Нам бы хотелось знать, это не лейтенант Шевр-Фейль?
Часовой остановил взгляд на несчастном лице Алабамы.
В конце концов он не выдержал.
— Ладно, месье, я узнаю.
Они долго ждали под немилосердными порывами ветра.
Часовой вернулся. Храбрый и самоуверенный Жак, покачиваясь, шел за ним, символ солнца и французской авиации, голубого неба и белого песка, Прованса и смуглых мужчин, живущих по жестоким законам необходимости, символ реальной, а не вымышленной жизни.
— Бонжур, — сказал он и крепко пожал руку Алабамы, это выглядело так, словно он перевязал рану.
Алабама расплакалась.
— Мы хотели знать, — с напряжением в голосе произнес Дэвид и повернул ключ зажигания. — А жена плачет из-за меня.
И вдруг Дэвид сорвался.
— Черт подери! — крикнул он. — Может быть, подеремся?
Не сводя взгляда с Алабамы, Жак твердо и в то же время ласково проговорил:
— Я не могу драться, потому что он слабее меня.
Его руки, лежавшие на капоте «рено», были похожи на железные перчатки.
Алабама попыталась поднять взгляд на Жака. Из-за слез она не могла как следует разглядеть его. Золотистое лицо и белая рубашка на фоне золотистого свечения, исходящего от его тела, сливались в одно золотое пятно.