— О! По-моему, с первых дней моего пребывания в светском обществе, все сделали такой вывод, а до вас дошло только сейчас. Туговато, однако, вы мыслите.

Канцлер резко развернулся ко мне, в глазах полыхало пламя, мне даже стало немножко не по себе.

— Объясни мне одну вещь: как ты собиралась обходиться в столице одна? Ведь у тебя даже сообщника нет!

— Откуда вы знаете? — вопрос задан был больше из вредности нежели из любопытства. — Может меня ждали… ждут… и, когда это мы снова успели перейти на ты?

— Гинта, — Вардас устало потер глаза в обычной своей манере. — Ты хоть понимаешь, какую беду могла накликать на свою кудрявую голову?

— Плевать! — упрямо вздернула подбородок. — Видите ли, достопочтенный лорд Вардас, с похищения моей подруги прошло больше месяца, а дело не продвинулось ни на шаг. Зато все, кому не лень, пытаются мною манипулировать в каких-то своих весьма сомнительных интересах. Я немножко подустала отлеживаться, отходя от ран различного толка! И раз никто не может помочь найти Людю, сама займусь поисками, чего бы мне это не стоило!

— Покажи руки!

— Что?.. — такая неожиданная смена темы разговора слегка обескуражила. — Зачем?

— Покажи, говорю.

— Не буду! — и предусмотрительно спрятала руки за спину.

— Глупая девчонка!

— Какая есть! Кто вы такой, чтобы я вам еще и что-то показывала!

— Гинта… — Вардас расхохотался, от чего я совсем растерялась.

— Ну да, почему бы в очередной раз не посмеяться над глупой девчонкой.

С совершенно кислым видом я направилась к выходу из покоев. Не от обиды, а от злости — боялась, что прибью канцлера пуфом или кочергой. Ну, да ладно, и от обиды тоже. Я тут встала на путь к самостоятельной жизни, а мне все грубо завернули, и, главное, кто — лорд Вардас собственной персоной. Странный человек. Но мужчины вообще все странные. Самым адекватным был вайдил Фьерн, но он, безвременно ушедший, слишком сильно повлиял на мое мировоззрение, поэтому в каждом мужчине хотелось видеть благородного спасителя. А как показала жизнь, они — мужчины — благородны исключительно тогда, когда им удобно.

— Тебе надо раздеться! — канцлер перехватил меня у самого выхода.

Я даже говорить ничего не стала, рука сама поднялась и ударила Майло по физиономии. И в этот момент в номер постучали. В дверь просунулась голова служанки.

— Я тут одежу принесла… сухую, — она окинула меня любопытным взглядом. А что, такая интересная сцена: мокрая девица, одна, в покоях постоялого двора, в обществе высокородного господина. Будет теперь что обсуждать с товарками на кухне. — Как господин велел.

— Положи на кровать! — приказал Вардас, не глядя в сторону девицы.

Как только за служанкой закрылась дверь, он, не отрывая глаз от моего лица, взял мою ладонь, поднес к лицу и оттянул рукав, под которым еще красовалась повязка. To, что он совершил в следующую минуту, потрясло до глубины души. Размотав повязку на запястье, Майло пристально рассмотрел заживающий ожог, а потом склонился и поцеловал руку у самого основания ладони, где. пойманной в силок птицей, бился пульс.

— Переоденься, Гинтаре, — тихо произнес он, снова пристально глядя мне в глаза. — Иначе ты заболеешь.

С этими словами канцлер меня покинул.

Совершенно ничего не соображающая, я сбросила с себя мокрую одежду и натянула все, что принесла служанка. Вещи предусмотрительно расстелила на полу у камина, чтобы к утру они высохли, и только после этого, совершенно вымотанная и обессиленная свалилась в кровать. Натянув покрывало на самую голову, наконец, дала волю слезам. Наплакавшись от души я постепенно стала проваливаться в сон.

А глубокой ночью мне приснился кошмар…

8.4

Вардас спустился вниз, в темный и пустой зал таверны, присел за один из столиков и заказал еды на себя и для Гинты в неказистые покои. Стоило проверить, нет ли за ними хвоста, да и мысли хотелось привести в порядок. Он понимал злость девушки на него и был согласен с этим. Майло заранее договорился с Браггитасом, чтобы тот дал возможность им объясниться перед ее отъездом в обитель. Только надо было знать бунтарский дух Гинтаре, чтобы понять, ни в какую обитель она не поедет. Поэтому, на всякий случай, он следил за девушкой от самого ее отъезда из дома Сарфа.

Эбро Сарф.

Майло не мог понять: наставник настолько глуп, или намеренно портит отношения с дочерью. Еще можно было сослаться на то, что между отцом и дочерью возникло недопонимание, но не до такой же степени.

Или до такой?

Ведь он и сам долго не мог понять, какие чувства у него вызывает рыжеволосая бойкая девчонка, которая за словом в карман не полезет и не станет терпеть указания. Вспомнилась позорная история у Фонтана Роз, когда Гинта по его же указанию стала приманкой, а ведь шла к нему на встречу в надежде узнать хоть что-нибудь о своем отце.

Нет. Майло сам ничуть не лучше, чем Сарф. Беда вся в том, что полноценными людьми их сложно было назвать. Только один единственный человек на всем белом свете сумел согреть каменное сердце Эмбро Сарфа — Инге Браггитас. Ее смерть сильно ранила магистра, сделала его уязвимым, поэтому для собственной дочери он закрылся, растворился за маской заботливой беспристрастности.

Получается, каменное сердце самого Майло — растопила Гинтаре. И от того, что он нашел силы признаться в этом самому себе, как-то стало очень легко и светло, будто с глаз сошла пелена.

Воодушевленный такими мыслями, лорд Вардас направлялся в собственные отдельные покои, которые находились рядом с комнатой Гинты. Но странные звуки, доносящиеся со стороны опочивальни девушки, насторожили Майло. Не раздумывая ни минуты он ворвался к ней в комнату.

Гинтаре металась на кровати, спутанные волосы взмокшими плетями хлестали ее лицо и подушку, сжатые в кулаки ладони были прижаты к груди, как бы пытаясь подавить рвущийся наружу стон.

— Гинтаре! — Канцлер схватил девушку за плечи и стал трясти, чтобы вырвать из дурных сновидений. — Гинта! Очнись! Ты слышишь?!

Я брела по темному, сырому коридору, ступая босыми ногами по мокрому полу. От неприятных прелых запахов гнили и запустения кружилась голова. Что именно это был за коридор я не понимала, но одно знала точно, если бы мне довелось попасть в Навь, она была бы именно такой — темной, холодной и убогой. С запахом сырости и затхлости, пропитанная людским отчаяньем.

В конце моего пути — маленький огонек, и по мере приближения огонечек разрастался. Увы, свечение холодное, голубоватое, не похожее на свет дня, тепла не обещало. Надежда на что-то лучшее таяла с каждым шагом по мере приближения.

Там, во глубине из тьмы и холода, на четырех кованных столбах, подвешенный цепями, висел хрустальный ларец, больше всего напоминавший затейливый саркофаг. Это его холодной свечение все это время привлекало меня, манило и звало.