— Да, знал.

— Понятно, — чуть слышно выдавила я. — Мог бы тогда же и сказать. Мне было бы легче.

— Легче бы не было.

— Спокойной ночи, Бентон. — Я вышла из машины и направилась к дому. Я даже не обернулась, чтобы посмотреть ему вслед.

Люси играла Мелиссу Этеридж,[19]и я обрадовалась, что племянница со мной и что в доме музыка. О Бентоне я приказала себе не думать, как будто для этого нужно было всего лишь перейти в другую комнату и запереть дверь на ключ.

Люси, кивнув мне, прошла на кухню. Я сняла пальто и бросила на стол сумочку.

— Все в порядке? — Она плечом толкнула дверцу холодильника и, захватив яйца, отошла к раковине.

— Вообще-то все погано.

— Тебе надо поесть, и — на твое счастье — готовлю сегодня я.

— Люси… — Я прислонилась к стойке. — Если кто-то пытается выдать смерть Эддингса за самоубийство или несчастный случай, тогда все последующие угрозы и интриги вокруг офиса в Норфолке приобретают смысл. Но зачем нужно было угрожать кому-то из моих подчиненных раньше? У тебя способности к дедукции — скажи мне.

Она уже положила в микроволновку багет и теперь взбивала яичные белки. Ее стойкая приверженность диете действовала на меня угнетающе, и я никак не могла понять, как ей удается продержаться так долго.

— Прежде всего, ты не можешь утверждать, что кому-либо из них угрожали в прошлом, — сухо, деловым тоном ответила Люси.

— Да, не могу. По крайней мере, сейчас. — Я начала готовить кофе по-венски. — Я очень хочу расставить все по своим местам. Ищу мотив и ничего не нахожу. Кстати, почему бы тебе не добавить сюда луку, петрушки и молотого перца? Да и щепотка соли не повредила бы.

— Хочешь, я тебе такую сделаю? — спросила она, продолжая работать венчиком.

— Мне пока не хочется. Может, съем попозже немного супа.

Она посмотрела на меня.

— Мне очень жаль, что все так погано.

Я знала, она имеет в виду Уэсли, а она знала, что я не буду о нем говорить.

— Мать Эддингса живет неподалеку. Пожалуй, с ней стоит поговорить.

— Сегодня? Вот так, ни с того ни с сего?

— Может быть, она и хочет поговорить о нем именно сегодня, вот так, ни с того ни с сего. Ей лишь сообщили о смерти сына, и ничего больше.

— Да, — проворчала Люси. — С Новым годом.

Искать адрес или номер телефона долго не пришлось — мать умершего репортера была одной-единственной по фамилии Эддингс, жившей в районе Виндзор-Фармс. Жила она, если верить городской адресной книге, на тихой, уютной, зеленой Салгрейв-стрит, известной богатыми участками и сохранившимися с XVI века особняками — Вирджиния-хаус и Эйджкрофт, перевезенными сюда в 1920-х годах из Англии в громадных контейнерах. Когда я позвонила, было уже довольно поздно, и голос хозяйки звучал сонно.

— Миссис Эддингс? — спросила я и назвала себя.

— Кажется, задремала, — отозвалась она немного испуганно. — Сижу в гостиной, смотрю телевизор и даже не знаю, что там показывают. Ах да, «Моя блестящая карьера» на Пи-би-эс. Вы ее смотрите?

— Миссис Эддингс, у меня к вам несколько вопросов о вашем сыне, Теде. Я судмедэксперт, занимаюсь его делом и очень хотела бы с вами поговорить. Я живу неподалеку, в нескольких кварталах от вашего дома.

— Мне кто-то говорил о вас. — Слезы добавили остроты ее южному акценту. — Что вы живете рядом.

— Вам удобно поговорить со мной сейчас? — спросила я после небольшой паузы.

— Да, удобно. Спасибо вам. И называйте меня Элизабет Гленн, — сказала она и расплакалась.

Прежде чем отправиться к миссис Эддингс, я позвонила Марино домой. Телевизор у него орал так, что ничего другого слышно просто не было. Марино разговаривал с кем-то по второй линии и уделил мне несколько секунд с явной неохотой.

— Конечно, потолкуй, может, что-то и узнаешь, — сказал он, когда я сообщила, где нахожусь и что собираюсь делать. — У меня тут дел сейчас по горло. В Мосби-Корт пахнет бунтом.

— Только этого нам и не хватало, — сказала я.

— В общем, лечу туда, а то бы, конечно, прогулялся с тобой.

На этом наш разговор был закончен. Я утеплилась, ведь машины у меня теперь не было, и придется идти пешком. Люси в кабинете разговаривала с кем-то по телефону — судя по сосредоточенному выражению ее лица и тихому голосу, это была Джанет. Уходя, я помахала ей из холла и жестом показала, что вернусь через час. На улице было сыро и холодно, а душа моя затрепетала и съежилась, как неприкаянное, бесприютное существо. Мне постоянно приходилось иметь дело с людьми, переживавшими трагедию потери любимых и близких, и это было едва ли не самой жестокой особенностью моей работы.

За долгие годы я испытала на себе самые разные людские реакции: от попыток сделать меня козлом отпущения до коллективных просьб неким образом сделать факт смерти недействительным. Я видела, как люди плачут, мечутся в гневе, не находят себе места от горя или не выражают вообще никаких чувств. А я при этом всегда оставалась доктором, сдержанной и невозмутимой, но отзывчивой и любезной, потому что этому меня и учили.

Мои же собственные чувства оставались при мне и во мне. Я привыкла сдерживаться, и моей слабости никто не видел. Даже когда я вышла замуж, даже когда научилась скрывать свое настроение и плакать в душе. Лишь однажды, покрывшись сыпью, я сказала Тони, что у меня аллергия на определенные растения, моллюсков и сульфит, содержащийся в красном вине. Но мой бывший муж предпочитал оставаться беспечным романтиком и не желал ничего слушать.

Я подошла к Виндзор-Фармс с тыла, со стороны реки. Квартал притих, как будто замер в ожидании. Туман вился вокруг старинных железных фонарей, напоминавших об Англии, и хотя в окнах величественных особняков горел свет, каких-либо признаков жизни ни за окнами, ни на улице я не ощутила. Листья на тротуаре напоминали мокрые бумажки, лужицы от легкого дождика уже начали замерзать. Я с опозданием подумала о том, что вышла без зонта.

Дом по нужному адресу оказался мне знакомым — я знала живущего по соседству судью и не раз бывала на его многочисленных вечеринках. Трехэтажный дом Эддингсов мог служить образцом федерального стиля:[20]парные каминные трубы, арочные мансардные окна, эллиптическая фрамуга над филенчатой парадной дверью. Слева от крыльца замер каменный лев, многолетний верный страж этого величественного строения. Поднявшись по скользким, обледеневшим ступенькам, я позвонила раз, потом другой, прежде чем услышала слабый голос по ту сторону плотной, надежной двери.