Кто ж знал, что его угораздит на войну попасть?

Поглядев на застонавшего «субъекта», Тимофеев развернулся и пошел прочь. Правда, слегка запутался и двинулся в другом направлении, в обратном от входной двери, и оказался в темном коридорчике, куда выходили двери служебных помещений. Цементный пол глушил шаги, шум с плаца не доносился, поэтому Виктор сразу расслышал приглушенные голоса за тонкой дощатой стенкой. Он замер.

– Бежать – да, не спорю, – проговорил кто-то басом, – но как? Даже если мы выберемся за проволоку, нас сгребет первый же патруль. Здесь, знаешь, какая охрана кругом? Да тут танков больше, чем в иной бригаде!

– Знаю, – согласился чей-то высокий звонкий голос, – нас сюда пешком гнали. Шлагбаумы на каждом шагу. А что ты хочешь? Тут их главный штаб!

– Говорят, даже Гитлер сюда прилетал, у него здесь бункер. Да ты его должен был видеть, он такой, на буханку похож!

– Да черт с ним, с Гитлером! Ты мне лучше объясни, как отсюда вырваться. С боем?

– Бесполезно. Тут даже рота не прорвется…

В это время Тимофеева пребольно треснули в спину. Он отлетел к загудевшей стене.

– Подслушивал, сука?!

Тимофеев вовремя отклонил голову, из-за чего чей-то кулак врезался в доски.

– Уй-ю-ю-й…

– Что там, Цирендаши? – осведомился бас, и невидимая дверь распахнулась, добавляя света.

– Да тут один подслушивал!

– Что я подслушивал? – озлился Виктор. – Заговорщики сраные! Хотите секретность соблюсти, так хоть на стрёме держите кого-нибудь!

Обладатель баса – огромный человек с обритой наголо головой и сломанным носом – прорычал:

– Ты где был, Хан? Я ж тебе сказал – ни с места!

– Да я это… – заюлил страж восточной наружности. – В уборную заглянул на секундочку, а дверь открытой оставил, чтобы все слышать…

Бритоголовый долго и обстоятельно матерился, указуя Хану самые различные сексуальные маршруты, да с такими заковыристыми извращениями, что Тимофеев только диву давался.

– Вот что, – сказал он. – Я слыхал, тут для проверки немцы подсаживают всякую шваль, но вы-то никуда не подсаживались, я на вас сам набрел, чисто случайно – хотел в дверь выйти, а попал сюда. Теперь у вас, чтобы все сохранить в тайне, лишь два пути – либо меня шлепнуть, либо взять к себе. Если вы реально собрались бежать, то я с вами!

Длинный, как жердь, парень в латаной гимнастерке ухмыльнулся, сверкая золотым зубом.

– Осталась одна мелочь, – сказал он. – Теперь нам надо убедиться, что ты – не подсадной!

– А это просто сделать, – спокойно ответил Тимофеев. – Бежать надо сегодня же, не дожидаясь темноты. Тогда мне, если я, по-вашему, немецкая подсадка, просто не успеть доложить о вас.

– Как у тебя все просто!

– А чего усложнять? Или вы думаете, что за неделю или за месяц сумеете сочинить гениальный план побега? Так чем дольше вы его обсуждаете, тем у вас меньше шансов соблюсти тайну. К тому же ситуация на фронте меняется постоянно. Откуда вам знать, что придет немцам в голову? Вдруг вас уже завтра отправят на передовую – проходы для немцев разминировать своими тушками?

– Да что ты понимаешь… – вскинулся было длинный, но бритоголовый утихомирил его.

– У тебя есть план? – прямо спросил он.

– Меня сюда привезли на грузовике, а до этого допрашивали в здешней разведшколе. Обещали завтра забрать – решили, наверно, что все, из меня можно готовить агента. Я в принципе сам на это шел – пусть, думаю, делают из меня шпиона! Выбросят меня с парашютом – я сразу в НКВД!

– Ага, – усмехнулся длинный, – и в лагерь!

– Пускай! По крайней мере, я отсижу в нашем лагере! И потом, разве я не виновен в том, что здесь оказался? Мы на фронт вдвоем с другом ушли – он там воюет, а я…

Тимофеев махнул рукой.

– Тебя как звать? – спросил бритоголовый тоном помягче.

– Виктор.

– Вот скажи мне, Виктор… Даже так – назови мне хоть одну причину, почему мы должны принимать тебя к себе? Вот Хан. Если ему дать десять патронов, он уложит десять немцев. Вот Остап – он отопрет любой замок, справится с любой машиной…

– А я свободно владею немецким.

– Скажи что-нибудь.

Виктор заговорил, определяя по-немецки уровень умственного развития своих случайных знакомых. К счастью, бритоголовый не понял ни слова.

Переглянувшись с Ханом, он протянул Тимофееву руку:

– Гоша Николаенков. Кличка Жорож.

– Жорж?

– Жо-рож.

Хан оказался бурятом, и звали его Цирендаши Доржиевым. На лице Доржиева с пожелтевшей, прокопченной кожей выделялись жгучие смолянистые глаза – далеко не щелки, хотя легкая раскосость присутствовала.

Длинного звали Остапом Подало, а затем явился и четвертый кандидат в беглецы – тот самый беловолосый субъект, которого давеча Тимофеев вырубил.

– Ты?! – вызверился он, углядев Виктора.

Рванулся субъект так, что Хан с Жорожем едва удержали его.

– Да успокойся ты! – рявкнул Николаенков. – Что ты кидаешься?

– Что?! – заорал беловолосый. – А вот что!

И он продемонстрировал здоровенный синячище.

– Это он меня треснул!

– Не фиг было приставать, – пробурчал Тимофеев. Подумал и достал «капмессер». – На!

Субъект посопел и резким движением отобрал стропорез.

– Это Паленый, – представил его Николаенков, – а это Виктор. Ты недоговорил.

– Насчет машины? Короче. Меня сюда везли четверо – двое «зольдатен», шофер и унтер. Будем считать, что и обратно повезут тем же составом…

И Тимофеев изложил свой план. Ничего продуманного в нем не было, чистейшая импровизация. Как говорят на зоне – «побег на рывок». Однако блистать хитроумием в их положении было не лучшим выходом.

Говорят, самое слабое звено в тюрьме – это тюремщики. Человеческая натура слаба, охрану можно подкупить. Но концлагерь – дело иное, здешние вертухаи даже слушать не станут задрипанного узника. А уж если узник будет так глуп, что намекнет на какие-то ценности, которыми он обязательно поделится с охраной, если та его отпустит, то у дурака все выпытают, завладеют сокровищами, буде они не окажутся блефом, а узника похоронят в укромном месте.

Уж коли ты угодил за колючую проволоку, то помни, что Третий рейх – это бандитское государство. А бандосов не уговоришь, чтобы они не творили беспредел, на них действует иная мера – беспредельничать самим.

* * *

В бараке беглецы оккупировали угол и незаметно следили за Тимофеевым. Он не злился на «опеку» и не обижался – люди имеют право ему не доверять.