– А как иначе? Они просто уничтожили бы всех. Я имею в виду этих уе. нов с их просветлением, – он посмотрел на Андрея с Лёшей и вдруг понял, что они не особо в курсе дела. – Вы хоть знаете вообще, что происходит?

– Похоже, что нет. Просвети нас?

Украинец снова округлил глаза, облизал губы и покачал головой. Затем вздохнул и начал объяснять.

– Ну что, приходят эти отбитые придурки ‒ только не дуйтесь, если вы таки из их числа ‒ и начинают втирать всякий бред про призвание, смысл жизни, веру и ещё какую-то несусветную чушь. Потом говорят, что наша бесцельная жизнь, наконец, завершилась и теперь мы будет служить высшей цели, развитию человечества и всякое такое. Кто не хочет и более менее активно об этом заявляет ‒ тому немедленно прописывают инъекцию свинца. Разве что, кроме физически сильных мужчин ‒ этих увозят куда-то. Женщин ‒ под перепись. Особенно красивых ‒ тоже увозят. Куда и зачем ‒ бог его знает, но у нас есть кое-какие неприятные догадки.

Украинец искривил губы и вздохнул, сделав короткую паузу.

– На счёт службы во благо человечества, которой они так желают, – продолжил он, – она состоит в том, что всё, что мы выращиваем или производим, будет контролироваться и распределяться какими-то долбо. бами, которых жопоголовые к нам пришлют, а мы сами обязаны ежедневно выслушивать их проповеди и верить в какую-то там бодхисатву или как там его. Кстати, самое вкусное: на каждое поселение стоит план по рождаемости ‒ будьте добры выполнять. А, и ещё нам кроме этого нужно по первому же требованию выставить определённое количество бойцов для их армии. Якобы, для своей же защиты, но вы сами видите, как они защищаются.

– Не вяжется, – Лёша скептически покачал головой. – Чтобы так воевать, как воюют сектанты – нужно и правда верить, потому что бьются они, как фанатики.

– А они и верят, москалик, – украинец ни грамма не смутился. – В те вооруженные формирования набираю в первую очередь идеологически стойких, таких, кто уверовал в эту ихнюю сраную холеру-бодхисатву. Да и потом им там ещё мозги промывают будь здоров. Они и правда верят, что исполняют высшую миссию, спасают человечество от самоуничтожения.

– А ты откуда вообще это знаешь?

Украинец не ответил сразу, а снова загрустил и скривился, будто вспомнив что-то неприятное, даже постыдное.

– Ох, та не повезло мне, – сказал он, наконец. – Сына моего тоже так промыли. Потом он уже пытался и меня промывать, но я не такой болван.

Он сделал короткую паузу, но продолжил свою речь прежде, чем Лёша задал ещё какой-то вопрос.

– Может, как отец ‒ болван, но не как человек. А ему совсем крышу сорвало. Всё забыл. И всех.

Его слова звучали так, будто это была исповедь. С чего бы вдруг ему вообще исповедоваться?

– И что? Где он теперь? – сухо поинтересовался Лёша.

– На кладбище. Пришлось мне собственноручно исправить ошибку молодости, да простит меня его мать. Этот дурень казнил двух молодых парней, которые по его мнению, раз за разом недостаточно внимательно слушали проповеди. Те парни ‒ они с детства были его друзьями, выросли вместе, прошли самые трудные события, выжили, а он…

– Хм-м. И тебе за это ничего?

– Ну, во-первых, никто не видел, а во-вторых ‒ я сразу после этого подался в партизаны.

Наступила длительная пауза. Андрей, понявший явно недостаточно из рассказа украинца, попросил Лёшу разъяснить. Услышав ответ, он посмотрел на украинца совсем по-другому.

– Если правду говоришь – суровый ты мужик. Не жалеешь? ‒ спросил Корнеев.

– Какая жизнь ‒ такие и решения. Сам должен понимать. Не мог я жить с таким позором. Людям, которые меня десятилетиями знали и уважали, родителям этих парней в глаза не мог смотреть.

– Мнение окружающих важнее, чем родная кровь…

Корнеев продемонстрировал интересную манеру вести разговор – он вроде как не одобрял то, что сказал украинец, но и не осуждал. Он просто задавал вопросы или делал умозаключения, причём в такой манере, будто ответ его не особо-то и волновал. Для Андрея это выглядело очень занятно и поучительно.

– Не вижу тут ничего странного. Все те люди ‒ они мне, как семья, а их дети ‒ как мои дети. Я всех их знал, крестил некоторых, мы всю жизнь друг другу во всём помогали, вместе выживали, умирали, но никто никого ни разу не бросил, хоть как бы ни было тяжело, дети наши вместе росли. Ай, тебе не понять. У вас, москаляк, так не положено. Вам бы по головам друг друга идти, а чуть что ‒ каждый сам за себя.

‒ А как же «моя хата с краю»? ‒ поинтересовался Лёша, которого не зацепила обидная речь украинца.

‒ В семье не без урода, ‒ парировал тот. ‒ И мой собственный сын ‒ тому доказательство. Да вот только поговорку эту про нас придумали у вас. Вам, москалям, так веселее ‒ вместо того, чтобы собственные проблемы решать, вы предпочитаете искать проблемы у соседей. Так вы себе лучше кажетесь. Это у вас спорт такой, национальный.

Лёша почему-то не спешил ни парировать, ни спорить, и стоял в задумчивости. Вряд ли он был согласен с версией украинца, да и их нелюбовь к россиянам была слишком старой, и глубоко въевшейся в их культуру, потому он не считал нужным принимать во внимание едкие замечания. Всё-таки, у кого где болит…

Украинец снова повернулся в ту сторону, откуда они пришли и несколько секунд напряженно всматривался в лес.

– Похоже, и правда они не пошли за нами.

– Лёша, а нам не пора что-то сделать? – заговорил, наконец, Андрей. – Надо вернуться к нашим – там все в напряге.

Корнеев кивнул, соглашаясь, и повернулся к украинцу. Он уже бросал взгляды на его товарища, но не видел нигде ни крови, ни ран.

– Что там с твоим другом? Он ранен?

Украинец не сразу ответил. Он открыл было рот, издал протяжное «э-э», но оборвал его коротким «хм» и принялся помогать товарищу встать.

– Так что с ним?

– Ну-у, мы думаем сломал пару ребер, но жить будет.

– Ясно. Тогда поднимай его и пошли. И пора тебе уже рассказать, кто вы.

– Я уже сказал, что мы из партизан. Бьёмся за свою землю и за волю. Не хотим ни чужой веры, ни чужой власти.

– Угу. Понятно. И много вас?

– Немало.

Корнев кивнул, а затем стал объяснять.

– Ладно. Мне не нужна твоя откровенность – я просто хочу владеть ситуацией. На счёт нас – мы вам не враги. Может, не союзники, но точно не враги. Наш батальон пытался остановить продвижение секты, но они быстро прорвались через нас и пошли дальше. Нас отрезали от своих и с тех пор мы блудим по этим лесам, в надежде догнать отступающие войска. Ситуация была бы проще, если бы у нас не села батарея в радиостанции, а так мы – как слепые котята, просто идём на восток и всё. Сейчас доберёмся до расположения нашего отряда и сам всё посмотришь. Видишь – я с тобой откровенен, потому что нам терять нечего. Мы устали, изголодались и отчаялись. А, учитывая, кто тут бродит – я теперь вообще не знаю, как нам выбираться, поэтому нам пригодится любая помощь.