— Смею, — сказал Акболат. — Потому что для этого, возможно, потребуется всё твоё мужество. Может быть, всё твоё имущество. Может быть, вся твоя вера. Не знаю, что ещё. Что угодно.

Всё такой же тёмный, Гамлиэль кивнул.

Этого было достаточно.

Гамлиэль жил пред лицом своего невидимого бога и не мог слукавить даже в самом малом. Иногда Акболат завидовал ему и его вере, простой, прямой и крепкой, как посох из морёного дуба. Садокиды не верили в посмертное существование и посмертное же воздаяние; Бог наказывал или дарил милостью здесь, в бренной жизни; умирая, ты просто умирал, и всё, и все твои накопленные грехи переходили на детей…

— Где сейчас твои? — спросил Гамлиэль.

— На Ламбаме, — сказал Акболат. — Вальда лечит спину, а дочка просто при ней. Я дам тебе письмо к ним.

— Ты чего-то ожидал? — спросил Гамлиэль.

Акболат допил вино.

— В междуцарствие таким, как я, приходится ожидать очень многого… Из Киммерии пишут, что один прорицатель с горы Партенион, молчавший тридцать лет, вдруг очнулся, сказал, что в Янине, на берегу Ахерона, родилась когда-то девочка, названная Многоприимной, выросла в женщину, стала царицей и приняла-таки среди многих того, от кого родила разрушителя мира… сказал он это и умер — наверное, от жути. Я, ты знаешь, не всегда верю прорицателям, они говорят слишком увёртливо — но этот сказал так, что по другому его и не поймёшь… Казалось бы, где мы, а где Янина. Но вот появляется у нас претендент на царство — египтянин. И опять же, где мы, а где Египет. Ойкумена снова становится маленькой, как при сотворении… Мне нужно идти, если мы хотим покончить с делами до ночи.

Отсчитав обратно дни, Ягмара сообразила, что только что минул праздник солнцестояния и что теперь неделю у кочевников будут пиры, игры, танцы, песни, состязания — и торговля, торговля всем, что удалось добыть, купить, выменять, да и украсть; покража у осёдлых здесь шла не за зло, а за доблесть; лишь убивать считалось низким ремеслом…

На подобные торжища съезжались, понятно, не только кочевники — было множество купцов из городов, ближних и далёких, разные селяне — да и чужестранцы оказывались гостями нередкими. Сюда везли железо и бронзу — и в слитках, и в поковках, и в готовых изделиях, — ткани, мёд и всяческие сладости, украшения и драгоценности, живых кур и гусей; увозили меха, кожу и кошму, рога, целебные травы и смолы, молодых коней, стада длиннорунных золотистых коз. Любая монета ходила здесь…

Заранее договорились между собой: Ягмара — хозяйка из далёкого кочевья, Ний — её наёмный стражник. Ягмара будет разговаривать, Ний почтительно стоять рядом. Колобка завернули в подобранный обрывок мешковины, Шеру было решительно указано на необходимость жаться к ноге, а не шнырять где попало. Шеру недовольно поморщился, но подумал и согласился.

Торжище образовывало несколько колец, вложенных одно в другое. Самое внешнее кольцо, более парсунга по окружности, образовывали коновязи и верблюжьи ставки; тут же уныло жевали жвачку волы; их было немного. В этом же кольце стояли повозки с овсом и свежескошенной травой, бочки воды, бродили коновалы; кучкой стояли несколько кузниц под навесами или под открытым небом. Дальше шли собственно торговые ряды. В наружных торговали с повозок и просто с земли, с расстеленных шкур и холстин. Внутри стояли длинные столы, навесы и палатки. На высоких шестах вывешены были символы того, чем торгуют в тех или других местах.

Народу было не протолкнуться. Шум стоял чудовищный. Запахи наваливались такие, что хоть топором прорубайся…

Шеру пришлось-таки взять на плечи, когда ему дважды отдавили лапу. Теперь он видел лучше всех и дальше всех.

Торговый ряд железничьих увидели издали — по высоко подвешенным гигантским подковам и таким же ножам (разумеется, деревянным и раскрашенным). Ягмара показала на них Нию, он кивнул, и они стали пробиваться туда. Раза два толпа их растаскивала, однажды у Ягмары попытались выдернуть из-под руки сумку с поковками (Шеру полоснул воришку когтями и издал угрожающий рык), но в общем всё обошлось.

У самого железного ряда народу было поменьше, и был он посолиднее — железо всё-таки, не горшки и не пушнина. Основательные мужчины-кочевники с заплетёнными в косички бородами и бритыми головами, закутанные в синее купцы с юга, мастеровые с покрытыми застарелыми ожогами руками… Ягмара и Ний вначале прошли вдоль всего ряда, разглядывая выложенный товар: слитки железа, заготовки клинков, готовые ножи, топоры, наконечники стрел и копий, костыли и гвозди… Железо, как правило, было скверное, болотное, его скоро съест ржа. Вряд ли тут было что-то, выделанное у Железной горы или в Чёрных песках. Возвращаясь вдоль ряда, Ягмара больше присматривалась к продавцам. Мало кто внушал полное доверие…

Наконец она выбрала одного, пожилого заратуштрийца видом откуда-то с юга, возможно, из Алпании или Армении. У него среди дешёвых ножей и мечей лежало несколько кинжалов витого железа с рукоятями, отделанными бирюзой.

— Почтение тебе, магаш, — поклонилась она. — Слава чистой совести, которая не позволяет совершиться дурному!

— И тебе почтение, царевна моего сердца, — поклонился в ответ железничий. — Что делаешь ты здесь, среди дурных глаз?

— Я разыскиваю своего отца, Акболата, — сказала Ягмара. — Он бился со злым богом Черномором и пропал. Не слыхал ли ты что-нибудь о нём?

— Доносилась до меня эта история, — сказал железничий, — но о судьбе твоего отца я не знаю. Могу ли я помочь тебе чем-то другим?

— Возможно, — сказала Ягмара. — Посмотри на это железо.

И она подала ему одну из поковок.

Железничий принял поковку двумя руками, поднёс к глазам, долго вертел и рассматривал. Потом покачал головой.

— Давно я не видел железа этой выделки… Его вытапливают индусы в далёкой крепости. Откуда оно у тебя?

— Я хоронила своего погибшего стража-камневера, и камень, который мы поставили над могилой, открыл нам клад. Железо лежало там очень давно и совсем не испортилось.

— Ты хочешь его продать или заказать кинжал?

— Я хочу заказать два кинжала, а ещё семь поковок продать.

— Они у тебя с собой?

— У меня всё с собой. Мы потеряли много людей, лошадей и всю походную утварь.

Железничий подумал.

— Я выкую тебе два кинжала и возьму за это одну поковку. Остальные я могу выставить на продажу здесь и ничего с тебя не возьму за это.

— А вы не хотите купить их сами?

— Я бы, может быть, и хотел бы, но не могу дать честную цену, потому что ещё не расторговался. А давать нечестную цену я тоже не могу.

— Сколько они могут стоить?

— Абаз[14] такого железа стоит три абаза серебра.

Ягмара кивнула, чтобы скрыть удивление.