как иначе, свет мой? Ты же хозяин! — восклицала Дуня, умудряясь последнее слово произнести без иронии или, упаси Бог, язвительности.

— Пусть уж строят, то, что строили, — изрекал Платон.

— Как правильно ты решил, что нам конюшня прежде всего нужна! — восклицала Дуня, а Платон приосанивался, начиная искренне верить, что улучшение конюшни — это его идея.

Когда супруги заканчивали разговор, слуги и Глаша прыскали от дверей в разные стороны, как кузнечики на лугу.

Кухарка, следуя к себе, ворчала на вдовствующую графиню:

— Да что ж ей неймётся, такую невестку отхватила. Им бы Авдотье Михайловне ноженьки мыть, да воду после них пить! А ты меня не слушай, чего рот раззявила! — Последнее относилось к Стеше. — Ты лучше поучись у молодой барыни, как с мужем управляться. Как я ты не сможешь, сложенье не то, так нужно хитростью да лаской. И что хихикаешь? Пятнадцатый годок пошёл, не успеешь обернуться, как замуж идти!

Стеша шустрая, смешливая, отворачивалась, фыркая в кулак. Тётушка мужа своего, что тут же в имении садовником числился, в ежовых рукавицах держала, а когда тот не выдерживал, руку поднимал, то получал в ответ той же монетой. Правда делал он это редко, руку Аграфена имела тяжёлую.

В отличие от Платоновой маменьки Михайла Петрович о себе другим образом напомнил. В Лыково-Покровское прибыл высланный им обоз со строительными материалами, сопровождаемый Захаром и артелью плотников. Не забыл отправить и Дуниных с Глашей коней.

Захар, степенно поклонившись, сказал Дуне:

— Вот, Авдотья Михайловна, принимайте гостинец от папеньки. Ещё вам письмецо, да вам с Глафирой Васильевной и графом по посылочке.

— Обожди, Захар Митрич, скажи прежде, кого тебе жена родила? — спросила Дуня.

Захар расплылся в широкой улыбке.

— Мальчика, наследника. Михайлой нарекли. Ваш папенька в крестные пошёл.

Со стороны обоза — пяти гружёных телег — раздалось ржание лошадей. Кони узнали хозяек.

— Гром, Громушка, признал, — приговаривала Дуня, гладя гриву чёрного как ночь ахалтекинца.

Глаша своего орловского рысака по кличке Ветер тоже обнимала, тот куда смирнее Дуниного коня по нраву, лишь довольно фыркал. Он дал свободно себя увести подоспевшему Демьяну. А вот Гром даже лягнуть кучера попытался, лишь хозяйкиного окрика послушал, но шёл, раздувая ноздри и недовольно встряхивая головой.

— Вот аспид какой! — не удержался один из конюхов, но тут же восхищённо добавил: — Но хорош, чертяка, хорош!

Настал Дунин черёд в серебряной гостиной письмо читать. Но прежде она распорядилась накормить артельных плотников и Захара и разместить, чтоб отдохнули с дороги.

Михайла Петрович писал, что к сожалению, сам навестить дочь не может из-за дел важных, государственных. Рассказывал последние новости, спрашивал, не нужна ли ещё какая помощь. Сообщал, что передал наряды: Дуне с Глашей по два модных летних платья, зятю — цилиндр и перчатки. Кроме того, два последних номера «Магического вестника» и один роман.

— Прощаюсь с надеждою на скорую встречу. С нетерпением жду ответной весточки. Платону жму руку, тебя, сударушка, и Глашеньку крепко обнимаю и целую. С сим откланиваюсь, любящий вас Михайла Матвеевский, — завершила чтение письма Дуня и воскликнула: — Ну-ка, ну-ка, что там папенька передал!

С этими словами она принялась разворачивать сложенные на столе свёртки, Платон с интересом за этим наблюдал. Дуня нахлобучила ему на голову новенький цилиндр, вручила перчатки, сама же, отодвинув платья, открыла «Магический вестник».

— Ого, это надолго, — протянул Платон, направляясь к зеркалу. Глаша всё это время сидела и счастливо улыбалась. Михайла Петрович всегда называл её Глафирой, а тут «Глашенька». Впервые она осмелилась мысленно признаться себе, что полюбила. Не юнца, как из романов, а того, за кем сможет быть, как за каменной стеной. Впервые не гнала запрятанное глубоко чувство, оно расцветало, питаясь надеждой, что и Михайла Петрович неровно дышит к своей воспитаннице.

— О, смотрите, ещё ларец какой-то, — сказала Дуня. Она бы не оторвалась от чтения, но упомянутый ларец съехал со стола по журналу и уткнулся ей в бок. — Это икона Божьей Матери для нашей церкви. Глаша! Да это же Андрея Рублёва работа! Вот расстарался папенька.

Глаша привстала и, не отрывая взгляда от иконы, сказала:

— Надо тотчас в церковь отнести. Вот отец Иона обрадуется.

Старый священник, не то, что обрадовался, прослезился. Самолично для иконы место нашёл, самое видное, самое почётное. А на следующий день, на который выпал праздник Вознесения Господня, с этой иконой в руках крестный ход вокруг церкви возглавил.

В этот день звонил колокол радостно, торжественно, праздновали дружно: имение, церковь, дома убрали цветами и травами луговыми. Дуня распорядилась на площади перед домом столы накрыть. Молитвы пели, Господа восславляющие, Глаша к певчим присоединилась, её голос звонкий остальных словно вёл за собой, возносясь к самому небу.

Праздник отвели, настало время для работы. Захар за артелью приглядывал лично, потому плотники и в имении, и в деревне меньше, чем за неделю дела плотницкие завершили. Дуне с приездом Захара легче стало, она, пользуясь случаем принялась Платона обучать с магией управляться.

Правда, удавалось в день не больше получаса на учение тратить. Дара у Платона хватало, а вот терпения — нет. Слабо у него получалось огненные шары в руках образовывать, с водой и воздухом дела того хуже шли. Тогда Дуня приспособила мужа при помощи дара магическую подпитку пускать в крытые плотниками крыши и подправленные заборы. Подобное применение магии у Платона получалось, он с удовольствием и магичил.

Дуня рассудила, что для раскачки дара и такое пойдёт, сама же занялась подготовкой в одном из флигелей помещения для занятий в церковно-приходской школе, которую они с Глашей надумали открыть для местных детей. Да и для взрослых, кто грамоте учиться надумает. Плотники и столы смастерили, и скамейки, и доску на стену для обучения.

Казалось, вот только Захар артель привёз, а уже настала пора с ними прощаться. Дуня, помимо того, что папенька заплатил, премию артельщикам выдала. Захара не обидела, хоть тот поначалу и отнекивался. Но после червонец золотой взял. Семью-то выросшую содержать надо.

Не прошло и часа, как их с артельными проводили, как с улицы донёсся стук копыт.

— Никак, забыли чего, — произнесла Дуня, но выглянув в окно, добавила: — Нет, незнакомый кто-то.

— Ваши сиятельства, там посланец из уезда, — сказал дворецкий, входя в серебряную гостиную, где расположились Дуня, Глаша и Платон, обсуждая планы на ближайший месяц. Вся троица вскочила с места, когда вслед за