На другой день погода выдалась безветренная, идти одно удовольствие, тем более что за ночь снег подмерз, лыжи уже не так вязли в нем. Главную трудность представляла тундра, делавшаяся с каждым шагом все гуще. Хойко рубил ее обрезком старой белогвардейской сабли и напоминал конкистадора, пробивающегося сквозь джунгли Амазонии. К сумеркам одолели еще тридцать верст, Барченко в минуты коротких стоянок скрупулезно отмечал маршрут на карте и заносил цифры в записную книжку. По его прикидкам, подтверждаемым словами проводника, к середине следующего дня отряд должен был достичь Ловозера. Хойко брал на себя обязательство свести шефа с нойдами, но за дальнейшее не ручался.

– Сам я с Иоканги, воавсхэсс. В Луявврь редко хожу. У них свои обычаи, у нас свои.

– Давно вы там были? – полюбопытствовал Александр Васильевич, размашисто работая лыжными палками.

– Два года назад, тавьял еткас. Я в Варзуге жил, тресколовом нанимался. В Оленью этим летом переехал.

– Нравится?

– Мирно, нешумно, охота богатая, чофта шигь ляй. … Но Лука бает, что скоро все переменится. Люди с Большой земли придут, станут землю рыть, руду добывать. Может, и возле Оленьей город вырастет. Придется в тундру уходить…

– Чем же вас так перемены стращают? – закряхтел Барченко. – Нельзя вечно жить прошлым. Да. Ферсман говорил, что Кольский полуостров – кладезь цветных и черных металлов. Здесь и железо есть, и никель, и серебро попадается… Радуйтесь! Города вырастут, предприятия откроются – вам же на пользу. Выйдете из своей тундры, приобщитесь к цивилизации, у каждого будет работа, дети в школы пойдут, потом в институты… А ныне что? В нощи плутаете, яко слепцы.

Хойко причмокнул языком, не соглашаясь. Нахохлился, обдумывая возражение, но вдруг заметил что-то впереди, вогнал палку в снег и вскинул руку в упреждающем жесте.

– Стойте, логке тон!

Приказ прозвучал неожиданно, поэтому не все успели затормозить одномоментно. Аристидис, разогнавшись, пропахал остриями палок снежную целину, инерция понесла его еще дальше. Что-то хрустнуло, и греческий индус скрылся из виду – словно чрево земное поглотило его вместе с лыжами.

Это явление ввергло весь отряд в оторопь, а Барченко побелел, как запорошенная тундра. Лишь Макар Чубатюк не поддался общей растерянности – выметнулся из колонны и понесся, точно ураган, рассыпая направо и налево ядреную брань:

– Идрит-ангидрид, мышкин хобот, индюк малосольный, ишак бухарский! Чтоб у тебя кукан по диагонали зигзагом треснул! – Это относилось, по всей видимости, к Хойко. – Куда Арика дел, дрын газированный?

– Назад! – возопил Хойко.

Опоздал. Заскрипело, затрещало, взвился пух под лыжами, и прочный волосяной аркан, вырвавшись из-под наста, захлестнул лодыжку Макара. С натужным скрежетом распрямилась пригнутая и хитро замаскированная береза. Конец аркана был привязан к ее верхушке, и Макара, как былинку, подкинуло к чернеющему вечернему небу. Перевернутый вниз головой и подвешенный за голень, он болтался тряпичным паяцем, раскачивался, обмахивая присыпанные снеговой пудрой березовые сучья.

– Чучундра вазелиновая, клизма в онучах, жаба вислоухая! – разорялся Макар уже непонятно по чьему адресу. – Чтоб вас всех в гудрон закатало… Снимите меня отсюда!

Но его судьба мало кого взволновала – он был в пределах видимости, жив и на первый взгляд невредим. А вот что стало с Аристидисом?

Барченко рванул вперед, к тому месту, где сгинул греко-индус, но Хойко оказался проворнее и уже стоял на краю черного провала, над которым кружилась сахаристая взвесь.

– Целый, шигь ли томтсуввэ!

Александр Васильевич, Вадим и последовавшая за ним Адель скучились на краю ямы, с опаской глянули вниз.

Это была рукотворная копанка, глубокая и поместительная. Из дна торчали заостренные колья, а между ними в неподражаемой позе, раскорячив ноги с лыжами и руки с палками, висел Аристидис. И как он сумел, падая, так удачно растопыриться? Не иначе паранормальные способности помогли.

– Вы не пострадали? – крикнул в яму Барченко.

– Нет, – отозвался Аристидис флегматично, и уже эта интонация доказывала, что он не лукавит.

Хойко отцепил от пояса скрученную в бухту пеньковую веревку, соорудил петлю, со сноровкой завзятого рыбака подвел ее под Аристидиса, подсек… в смысле, потянул вверх. Индо-грек заперебирал палками по стенкам зиндана, Вадим и Барченко подсобили, и вскоре отряд облегченно вздохнул, увидев своего товарища, вернувшегося на свет.

– Эй, корюшки пупырчатые! – долетело из поднебесья. – Никто не хочет в мою сторону веслом помахать? Давайте в темпе вальса!

Хойко белкой взобрался на березу, примерился уже перерезать привязь, на которой дрыгался горемычный Чубатюк, но вовремя сообразил, что, рухнув всей своей массой с высоты, Макар может покалечиться. По команде Барченко четверо солдат растянули под деревом полотнище палатки. Хойко полоснул ножом по веревке, и Макар свалился, причем полотнище под ним прорвалось, а все четверо спасателей попадали, как сбитые кегли.

– Эх вы, верблюды кривоногие! – пожурил их Чубатюк, потирая ушибленный загривок. – Ласты вам на смородине развешивать, а не в армии служить…

Этим разнос и ограничился. Адель, заметив на виске Макара ссадину, предложила продезинфицировать, но он только отмахнулся:

– На хрена еноту ландыши? Обойдусь…

Снял с ноги обрезок аркана, повертел в татуированных клешнях.

– Откуда эта шмотулина взялась?

– Ловушка, – высказал предположение Вадим. – Лопари на зверя поставили.

Барченко смерил глазом березу, с которой сняли Макара, заглянул еще раз в копанку.

– То, что ловушки, – сие очевидно. Но на тварей ли неразумных? Не человеков ли улавливать вознамерились?

Взгляды обратились на проводника, он выказал такое же недоумение:

– Два года назад этого не было, галгга оррум нов харммат. Саамы ставят силки, но не такие. И ям с кольями не делают. Не заведено так. Если только что-то особенное случилось.

– Что могло случиться особенного в тундре?

– Пошто мне знать, мув этне гехтуй? Дальше сегодня не пойдем. Ночевать здесь будем. Утром сам схожу в Луявврь. Разведаю, расскажу, будем решать, что делать.

Ничего более разумного не придумывалось, поэтому план, предложенный Хойко, одобрили единогласно. Вместе с Вадимом, которому сгустившийся сумрак не мешал различать предметы, лопарь обследовал пятачок под злополучной березой, убедился, что опасаться здесь больше нечего, и дал разрешение раскинуть палатки. Ужинали в гнетущем молчании, каждый понимал, что легкая часть путешествия закончилась и отныне они вступают в пределы неведомого, таинственного и таящего в себе угрозу. Ловчая яма и петля – это еще цветочки. Что-то принесет завтрашний день?

Около полуночи Вадим вполз в палатку Адели. Застал за священнодействием: наяда гребнем расчесывала свои ослепительные волосы и делала это так пластично, так женственно, как будто пантомиму в театре исполняла. У Вадима язык присох к гортани, вмиг выветрились из головы заготовленные слова. А и то – что это за слова? Так, дребедень, шелуха. Он и заготовил их для того лишь, чтобы оправдать свой визит и остаться с Аделью подольше.