Вадим вскочил из-за стола так бойко, что едва посуду не опрокинул.

– Постараюсь, Александр Васильевич… Разрешите идти?

Идея Александра Васильевича Адели не понравилась. Говорили утром, когда теплушка, пробудившись, жужжала на разные голоса – все вперебой обсуждали ночное нападение на стражу. Адель, не обращая внимания на долетавший до ее ушек треп, делала перевязку очнувшемуся Непей-Пиву. Тот похрипывал, подвывал, жаловался на похмелье, однако в целом не казался умирающим. Барченко, снедаемый тревогами, приступил к нему с допросом: как произошло нападение? Однако Непей-Пиво не пролил на ночное происшествие ни лучика света, сказал лишь, что стоял, как положено, в карауле, а кто-то подкрался сзади и взрезал горло. Лиходея не видел, куда тот убег, понятия не имеет. Дознание пришлось прекратить. О случившемся оповестили представителя Реввоенсовета в Лоухах и охрану путей сообщения. Милиционеры запротоколировали показания свидетелей, забрали Яакко в мертвецкую, на том все и завершилось.

После перевязки Вадим вывел Адель в тамбур.

– Ты не хочешь ехать? Почему?

– Потешно… Куда я с вами поеду? К черту на рога?

Истинная цель экспедиции находилась под грифом строжайшей секретности. Прикрытием служила информация о том, что отряд направляется на Север для продолжения геолого-разведочных работ, начатых Ферсманом. Для отвода глаз взяли с собой побольше шанцевого инструмента и геодезических приборов, а коротенькая заметка в «Красной газете», приуроченная к отбытию псевдогеологов, называлась «Отнимем богатства у барыни-природы!».

Но Александр Васильевич осознавал, что принять нового человека в команду можно только на основе полного доверия. Адель – не дурочка с переулочка, она и так уже углядела чекистские кожанки под солдатскими шинелями. Водить ее за нос не выйдет. Поэтому Вадим получил от начальника право поделиться секретом экспедиции, буде фельдшерица изъявит желание следовать с эшелоном в Заполярье. «Токмо допрежь попытайте, что у нее на уме, – остерег Барченко. – По всему видать, нрав открытый, а с вами-то и вовсе запираться не станет».

Но вот поди ж ты – и желания не изъявила, и карты свои держала в рукаве, не показывала. Никчемный из меня дипломат, подумал Вадим. И выложил начистоту: куда и для чего едет отряд.

Ждал, что бровки Адели удивленно вспорхнут, но она отреагировала почти без эмоций:

– Потешно… Я что-то такое слышала о лопарских шаманах. Их нойдами называют, да?

– Да. А от кого слышала?

– Тут до Мурмана рукой подать. Люди туда-сюда снуют, слухи разносят…

– И что же? Ты боишься?

– Потешно… Я материалистка, в потусторонние силы не верю.

– Тем более! Что тебе мешает поехать с нами? Хочешь, я у Барченко дополнительный паек выбью?

– Потешно… При чем здесь паек?

– А что же тогда?

Она колебалась. Вадим принял это за хороший знак. По крайней мере, не отказала наотрез, размышляет.

– На кого я лекпункт брошу? А читальню?

– Отобьем телеграмму в Петрозаводск, пришлют замену.

– Сюда никто не хочет ехать. Знаешь, как счастливы были, когда я согласилась!

– Все р-равно это не повод. Что тебя еще не устраивает?

Адель призадумалась, потом поманила Вадима на выход.

Снаружи было знобко, Адель завернулась в тулуп, как в кокон. Вадим натянул на ее алебастровые ручки свои варежки, она не противилась. Не спеша спустились с насыпи, пошли по кромке леса. Издали доносилась перебранка путейцев, возобновивших с рассветом прерванную работу.

– Я из неблагонадежных, – призналась Адель после томительной паузы. – Дворянка. Папа у меня судебным следователем служил, не один десяток революционеров на каторгу упек. Жили небедно, я в Елизаветинском институте училась, не окончила…

– Из-за войны?

– Да. Бросила учебу, записалась на медицинские курсы. Потом фронт, работала сестрой милосердия в Галиции… Там и узнала, что Миша погиб. – В уголках васильковых глаз заискрились слезинки.

– Это твой жених?

– Мы любили друг друга, мечтали после победы пожениться, в верности до гроба поклялись. А получилось так, что и победы не было, и домой я одна вернулась. Устроилась в Петрограде в тифозную лечебницу, но, когда больных стало меньше, меня оттуда вычистили – в связи с происхождением. Знакомый чекист сказал: не хочешь в каталажку, езжай куда-нибудь… чем дальше, тем лучше. Я и уехала. Сперва в Сороку, а потом и в Лоухи. Здесь тихо, никто меня не трогает. Ценят, хоть и дворянка.

– А они знают? Про папу, про сословие…

– Потешно… Знают, наверное. Но выбора нет. Или я, или никто.

Вадим остановился, властно притянул ее к себе. Адель не отличалась пышностью бюста, ее скорее можно было назвать плоскогрудой. В нахлобученной низко шапке и мешковатом тулупе она и вовсе походила на мальчика. Но стоило отвести с ее лба непокорную рыжую прядку и заглянуть в лазоревые зеркальца, как сразу делалось сладостно и томно. Голова кружилась, за ребрами пело… Могла ли какая-либо другая женщина, будь она хоть самой распрекрасной на свете, устроить в организме мужчины такой кавардак?

– Р-решайся! – прорычал Вадим страстно. – Едем! Ты сама себе потом не простишь… Завершим экспедицию, вернемся в Петроград. Барченко слово замолвит, и никто в твой адрес даже не пикнет. А в этом медвежьем углу только гнить…

Адель трепетала в его объятиях, упиралась ручками, но не всерьез, а так, для проформы.

– Вадим… я понимаю, из-за чего ты. И мне… мне… – запнулась, ища нужную формулировку.

– Тебе потешно?

– Нет. Ты мне тоже нравишься, но… Не срастется у нас с тобой.

– Почему?

– Семь лет уже, как я Мишу потеряла. С той поры никого к себе не подпускаю – ни к телу, ни к сердцу. Не представляю, как это – с другим… Вроде измены тому, с кем вечной клятвой связана.

– Какая же планетарная у вас любовь была, р-раз ты до сей поры обет хранишь… Как в р-романах у Виктора Гюго.

– Миша был обычным человеком, не из книжек. Жизнерадостный, с юмором… Между прочим, «потешно» – это я от него переняла. И знаешь, для меня он и сейчас живой. Не могу его мертвым представить. Не получается…

Отпустил. Как-то скомкался весь, шагнул косолапо назад, давая понять: ты – птица вольная, лети. Но смотрел с мольбой, надеялся до последнего.

И она снизошла, помиловала.

– Потешный ты… Что с тобой поделаешь! Едем…

Налетел вихрем. Обнял сызнова.

Поцеловал.

В щечку.

В середине октября экспедиция достигла Кандалакши – неприметного городка на берегу Белого моря, запаслась там сушеной рыбой, внесшей долгожданное разнообразие в скудный рацион, а еще через трое суток добралась до села Имандра, расположенного поблизости от одноименного озера, самого крупного на Кольском полуострове. Чахлое сельцо разрослось в годы строительства Мурманки (как называли в просторечии здешнюю железную дорогу), пополнилось жителями, однако в военное лихолетье вновь оскудело. Нынче в нем работала разве что лесопилка и велось обслуживание станции, через которую шли составы на Мурманск и обратно.