Адель горделиво вздернула кукольный носик.

– Потешно! Думаете, я волков боюсь или обратной дороги не найду? А отогреться мне будет у кого…

Новый укол ревности: она замужем? Иначе что означает это «у кого»?

Разъяснение последовало незамедлительно:

– Я кроме лекпункта еще избой-читальней заведую. Под нее председатель волисполкома товарищ Коновалов свой личный сарай выделил, печку поставил. Там и греюсь, заодно ликбезы провожу. У нас на всю станцию грамотных десятка полтора не наберется…

– Грамота – полезная стука, однако, – авторитетно изрек Яакко. – И слозная. Моя грамота сибко долго уцила. Сибко-сибко!

И еще пуще Вадиму понравилась эта невесть как занесенная в черную глухомань рыжекудрая Лорелея. Мало того что на вид – херувим, так еще и подвижнический дух в ней. Хорошо бы свести знакомство поближе… Вадим почувствовал, как истосковалась душа по женскому обществу. Нет, был, конечно, в Москве привечаем Баррикадой Аполлинарьевной, но так то ж матрона в преклонных летах, а тут – его ровесница, если не моложе. Натуральный вишневый персик, как определил бы падкий на оригинальные эпитеты Макар Чубатюк.

– Нет, – отрезал Вадим со всей мужской твердостью. – Пройдемте-ка со мной. Я вас накормлю, напою горячим чаем. А домой вас р-рабочие на дрезине отвезут. Так надежнее.

– Потешно… – В васильковых глазах пробудилось любопытство. – Вы со всеми такой?

– Какой?

– Любите свою волю навязывать.

Вадим смутился, но выручил Яакко:

– Товарися Вадима не навязывает. Товарися Вадима правильную весь предлагает. Незацем маленькая девуська одна церез лес сагай.

В общем, убедили и препроводили к поезду, где уже сеялась тревога. Выстрел услышали рабочие, доложили Барченко, тот хотел было отправить Чубатюка на разведку, но не понадобилось. Вадим быстро обсказал Александру Васильевичу, что содеялось, представил Адель. Начальник экспедиции посмотрел на нее оценивающе, но вместе с тем деликатно, уголком рта улыбнулся Вадиму – дескать, ведаю, что у тебя, плута, на уме – и направил к Прохору Подберезкину, который кашеварил в отгороженном вагонном закутке.

Прохор принял Адель неласково:

– Лишнего рта нам не хватало, чтоб тебя в… Если всех подряд привечать да кормить, никаких харчей не напасешься, твою на…

Экспедиционный повар не стеснялся и при барышнях насыщать свою речь примитивными (не в пример цветистости Чубатюка) и отнюдь не ласкающими слух идиомами. Вадим глянул на Адель – та даже не запунцовела. Видать, в своих Лоухах привыкла к матерщине, стала воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся.

– Р-рот закрой, – осадил хама и прибавил для вескости: – Приказ товарища Барченко. Выполняй.

Прохор окатил его ушатом ненависти из-под нависающих бровей, но паек выдал: миску жидкой пшенной каши и жестянку кетовой икры. Красная икра была единственным продуктом, которым сотрудников правительственных и надзорно-правоохранительных органов в начале двадцатых годов снабжали вдосталь. Прекратившийся экспорт за рубеж привел к тому, что она в изобилии скопилась на складах. Запаянная в банки, икра не портилась, и их каждый день сотнями отгружали в совнаркомовские столовые.

Вадим усадил Адель на нижнюю полку в теплушке, вскрыл ножом жестянку, сунул туда большую ложку.

– Кушайте, не стесняйтесь.

Миску с кашей Адель, за неимением стола, пристроила на коленях. Ела степенно и культурно, как подобает благородной девице, при этом смешно оттопыривала вбок мизинчик.

– Вы кашу осторожнее, – предупредил Вадим. – Там песок попадается.

– Это ничего, – проговорила она, тщательно пережевывая недоваренную поганцем Прохором крупу. – У нас на станции и мука пополам с песком, а то и опилки намешаны…

Вадима жег стыд: в вагоне нестерпимо воняло исподним, по доскам пола сновали тараканы, а прочие обитатели теплушки – красноармейцы, разлегшиеся на своих нарах, – глазели на Адель и отпускали сальные шуточки таким громким шепотом, что не расслышать их было невозможно.

Адель как ни в чем не бывало уплетала кашу, не морщила носик, весело поглядывала на Вадима сквозь упавшую на личико пламенную челку.

– Потешно у вас… А куда вы едете?

– Мм… – замешкался Вадим. – В экспедицию. Научную.

Она опалила его синими брызгами, промолвила вполголоса, чтобы не расслышали другие:

– Потешно… Чекисты – и научная экспедиция? Это что-то новое.

– С чего вы взяли, что мы – чекисты?

– У вас под шинелями летные кожаные куртки. Еще из царских запасов.

Это была правда: на складах императорской армии со времен войны скопилось изрядное количество кожанок, их и разбирали себе агенты сперва ВЧК, а теперь и ГПУ. Одежда удобная, практичная, влагоустойчивая – чем не униформа для блюстителей порядка, которым далеко не всегда приходится выполнять свой служебный долг в идеальных погодных условиях?

– А откуда вы знаете, как выглядят летные куртки?

Теперь она стушевалась, опустила голову к миске с кашей.

– Я… У меня жених был из пилотов. Летал на «Ньюпоре».

– И что с ним стало?

– Погиб на турецком фронте, в шестнадцатом году.

– Простите, я не знал…

Она вновь подняла на него ультрамариновый взгляд, в котором отчетливо прочитались боль и тоска. Вадим мысленно костерил себя за то, что затеял расспросы. Поспешно подал ей кружку с чаем и кусок колотого сахару.

– Пейте. Вы наелись? Я попрошу Прохора, чтобы добавки положил.

– Потешно… Он пошлет вас на три буквы. Да и не нужно больше, я сыта. Спасибо.

Станционные трудяги к темноте успели только развинтить и убрать в сторонку исковерканные рельсы. Монтировать новые даже не начинали. Едва на небе зажглись звезды, бригада засобиралась в обратный путь на станцию. Но Чубатюк, смекнув, что назавтра они могут приехать поздно, а то и не приедут вообще, запретил им покидать место происшествия. Для вящей убедительности своротил с колеи дрезину и пристегнул ее цепью к сосне. Работяги завозмущались, полезли на Макара с кулаками, он одному расквасил сопатку, другому поставил фингал. Вадим прекратил побоище, пообещав путейцам два литра горячительного и бесплатную кормежку вплоть до окончания восстановительных работ. Посул подействовал, рабочие перестали задираться и улеглись на ночь на свободных нарах в одной из теплушек.

Вадим был рад, что все так повернулось. Теперь и синеокой чаровнице поневоле придется остаться в поезде до утра. Информируя ее об этом, напрягся: а ну как закапризничает и двинет в потемках одна в Лоухи, как хотела раньше? Мадемуазель с норовом…

Однако после ужина и чая Адель разморило, она утратила значительную долю своей строптивости. Поинтересовалась лишь, где можно прикорнуть.