«Ю. Бондарев за 5 лет с 1981 по 1985 годы издавался 50 раз (5 868 тыс. экз.),

Г. Марков 32 раза (4 129 тыс.),

П. Проскурин 21 раз (2 615 тыс.),

С. Сартаков 15 раз (849 тыс.),

Ю. Семёнов 41 раз (3 675 тыс.),

А. Чаковский 40 раз (3 901 тыс.)»{95}.

Масштабы гигантские. Так и формировались предпочтения всесоюзной читательской аудитории.

Неудивительно, что золотой век не наступил, все осталось по-старому. Разочарованный Юрий Нагибин 29 ноября 1983 года вновь пишет: «До чего убого выглядят наши издательства и редакции журналов. Сразу видно, что они непричастны серьезной жизни контингента, тех, кто пользуется кремлевской больницей и кремлевской столовой. Марков, Бондарев, Чаковский, Иванов и иже с ними не затрудняют себя посещением издательств и редакций, что приходилось порой делать даже Шолохову, не говоря уже о Симонове или Льве Толстом. Они всё имеют с доставкой на дом и печатают их в иноземных типографиях, на веленевой бумаге и облекают шагреневой кожей. Фантастически изменилось наше бытие, в котором прежде при всем ножебойстве существовало некое подобие этического начала (пусть лицемерное), сейчас – откровенный разбой»{96}. У Юрия Марковича болело сердце за всю советскую литературу, а отнюдь не за свою творческую судьбу, которую можно назвать вполне благополучной по причине его уникальной трудоспособности.

Можно не разделять обличительный пафос Юрия Нагибина, но нельзя не признать – многолетнее насаждение «секретарской» литературы вело и к оскудению читательского вкуса, и к деградации литературы в целом.

Виктор Ерофеев, вспоминая те времена и анализируя последствия произошедшего для отечественной словесности, пишет: «Общественная шизофрения создала особый тип писателя, который стал выразителем государственного мышления за рабочим столом и поклонником общества потребления у себя на даче. Какое это отношение имеет к литературе? Лишь то, и немаловажное, что официозная литература прочитывалась сотнями тысяч читателей, способствовала формированию их вкусов и вела к манипуляции их сознанием. Эта, как ее еще называют, секретарская литература писалась влиятельными секретарями Союза писателей и потому была защищена от нападок как цензуры, так и критики»{97}.

Защита от критики была прочной. Виктор Ерофеев не преувеличивает. Заместитель заведующего Отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев, рассказывая о визитах руководителя Союза писателей, уточнял: «Побаивался он и критики, поскольку некоторые представители этого жанра жаждали с пристрастием разобрать его произведения. Зная о таких настроениях, мы сдерживали пыл критиков»{98}. Но если одних критиков приходилось сдерживать, то другие, карманные, сами были готовы воспевать «секретарскую» литературу. И все это неплохо оплачивалось… А был и третий вариант, о котором рассказывает Сергей Чупринин: вообще ничего не писать – «критика умолчанием»…

Геннадий Красухин отдает должное особой «буржуазной» атмосфере, царившей в Дубулты, куда впервые он приехал в конце 1960-х годов, очень удивившись чистоте электричек и вокзала, а также ассортименту буфета: «Я приехал в послеобеденное время, и встретивший меня Стасик Рассадин посоветовал пообедать на станции в буфете. Господи! Откуда у них там взялся угорь и копчушки? А пиво? Они что, его здесь же варят? Почему оно такой необыкновенной вкусноты и свежести? А густая рыбная солянка? А каким огромным и мягким оказался лангет!»{99}

Прочитавшие эти строки молодые читатели, родившиеся после перестройки, удивятся: да что же это такое! Голодными, что ли, эти советские литераторы приезжали в Дубулты? Дело в том, что в советских магазинах даже вобла была дефицитом. А худющую и лиловую общипанную курицу в народе называли «синей птицей». Что же говорить про копченого угря?!

«В первый мой приезд, – продолжает Геннадий Красухин, – тот девятиэтажный дом, в котором мы обычно потом жили, достраивался. Бауман начертал на моей путевке номер коттеджа, где поселились Станислав Рассадин с женой Алей, Михаил Кудимов, Феликс Светов и Григорий Поженян. Я сразу погрузился в привычную по другим домам творчества атмосферу: тишина, никто тебя не отвлекает, полная поглощенность работой. А когда насидишься в одиночестве целый день, особенно приятно общение с людьми, которые ведут такой же затворнический образ жизни»{100}.

Фамилия критика Станислава Рассадина часто встречается в этой главе – а я впервые услышал ее по радио в далеком советском детстве, когда начиналась трансляция передачи «В стране литературных героев». Ее персонажи – ученый Архип Архипович (его роль играл незабвенный Борис Иванов из Театра им. Моссовета) и любопытный пионер Гена пытали школьников довольно серьезными литературоведческими вопросами. Сегодня такую радиопередачу трудно представить в эфире, прежде всего, по той причине, что некому ее сделать. А в те годы ее авторами были серьезные литературные критики – Станислав Рассадин и Бенедикт Сарнов. Рассадин считается также и автором термина «шестидесятники», к коим сам и принадлежал.

Зимой в Дубулты приезжало меньше всего писателей. И тогда их место занимали… шахтеры, которым абсолютно все равно было, на каком этаже жить (нормальные люди!). Если уж в шахте все равны, то в отпуске тем более. Вот и писатель (в будущем диссидент) Марк Поповский сетовал 1 декабря 1971 года: «Дубулты. Латвия. Великолепная комната на 8-м этаже нового здания с видом на залив, сосны, реку Леелупе. Тепло, тихо, письменный стол, величиной чуть поменьше Красной площади. Отличные условия для работы… Писателей в доме почти нет. Дом сдан донбасским шахтерам. Шахтеры тоскуют, их раздражает отдых без гармошки, без культурника, без танцев. Они пьют водку, таскают баб к себе в комнаты и очень обижаются, когда их пытаются урезонить. Завтра начну работать»{101}. Попробуй начни писать в такой обстановке! Хорошо хоть восьмой этаж: маленькая, но радость. А в окне – зимнее море до горизонта…

В декабре – и на Рижское взморье… Советские люди стремились попасть в теплые края летом, что вполне объяснимо. Но шахтеры с их самым большим отпуском (45 дней) с удовольствием приезжали в холода на Рижское взморье: экзотика! Вероятно, осерчав на литераторов, не желавших разделять с ними трапезы, шахтеры развлекались тем, что редактировали на свой лад объявления, висевшие по всему дому. В итоге получалось: «Здесь не работают писатели!» Можно себе представить все те хлопоты, что сваливались на голову сотрудников Дома творчества и несчастного директора Михаила Баумана, вынужденного усмирять представителей рабочего класса, скучавших без массовика-затейника. Не устраивал их и бассейн с подогреваемой водой. А ведь после отъезда шахтеров в номерах наверняка требовался косметический ремонт.

«В нашем доме поселился замечательный… шахтер». Литераторы почему-то были от этого не в восторге… Но ведь это и был тот самый народ, на благо которого они создавали свои нетленные произведения и перед которым искусство было «в большом долгу». И если Союз писателей специально отправлял своих членов в командировки для встреч с читателями, то в данном случае читатели сами приехали к