– Ты ведь не против, Клэр? – вставляет сестра. – Прости. Я не хотела тебя расстраивать.

– Может, хватит уже извиняться и спрашивать, против-не против, можно-нельзя?! – Я резко отодвигаю стул.

Собственная вспышка изумляет меня не меньше, чем остальных.

– Клэр! Что на тебя нашло?

Подобный тон предназначен у мамы для детей, которые забывают говорить «спасибо» и «пожалуйста». Или, к примеру, для Ханны, которая роняет стакан с водой на пол и восклицает: «Черт!». Тон, свидетельствующий о крайнем мамином потрясении.

Я кладу руки перед собой на стол и прикрываю глаза. Все выходит из-под контроля. Я выхожу из-под контроля. Открываю глаза и улыбаюсь семье:

– Простите. Простите все. Элис, пожалуйста, извини меня за грубость.

– Да ничего страшного.

Элис сочувственно переглядывается с Люком, отчего на меня опять накатывает ревность, и я делаю глубокий вдох – спокойно, спокойно…

– У меня был тяжелый день, – сообщаю я в качестве оправдания. Звучит неубедительно, но это правда. – Я, наверное, пойду освежусь. Сниму рабочую одежду и смогу наконец расслабиться.

Люк не произнес ни слова, отмечаю я. Встречаюсь с ним взглядом, он приподнимает брови и едва заметно покачивает головой. Смотрит с раздражением. Я хорошо знаю мужа и понимаю – я его по-настоящему рассердила. Люк очень добродушный; чтобы вывести его из себя, нужно постараться. Мне это, видимо, удалось.

Когда я возвращаюсь, Люка уже нет. Он исчез в своей студии – верный знак, что муж на меня зол. Девочки в гостиной на диване, вместе с Элис: по одну сторону от нее Хлоя, по другую – Ханна. Я титаническим усилием воли подавляю вскипевшую ревность.

– Что смотрим? – Я сажусь в кресло у дивана.

Хлоя бормочет ответ, но не отрывает взгляд от экрана.

Что-то заставляет меня взглянуть на фотографии на комоде. Я сразу же замечаю, что стекло на нашем свадебном фото треснуло.

– О, нет! Как же это? – вскакиваю я.

Изучаю разбитое стекло. В центре – дырочка, куда пришелся удар; вокруг нее паутина трещин.

– В чем дело? – подходит Элис. – О, Клэр, ваше свадебное фото!

– Ты знаешь, как оно разбилось? – Я с видом обвинителя смотрю на Элис, потом на девочек. – Ханна. Хлоя. Вы знаете?

– Фото разбилось. Бедное фото, – заключает Хлоя и отворачивается к телевизору.

Ханна не сводит с телевизора глаз.

– Ханна, ты меня слышишь?

Она смотрит на меня. Что это в ее взгляде? Страх? Чувство вины?

– Ты знаешь, как разбилась фотография? – Ханна мотает головой. Я подхожу к дочери. – Послушай, я сержусь не за разбитое стекло, а за то, что никто не сознается. Скажи правду, и мы все забудем.

– Это не я, – произносит Ханна.

– А кто? Хлоя? – не отстаю я. Ханна выпячивает нижнюю губу и качает головой. – Ну, кому-то же известно, что произошло.

Я иду на кухню – выкинуть разбитое стекло. Там мама моет тарелки.

– О, милая, как жалко! – восклицает она, когда я показываю ей снимок. – Ничего, стекло легко заменить. Не огорчайся.

– Не в этом дело. Почему мне никто не сказал?

– Понимаешь, я не хотела при девочках, но…

Я оборачиваюсь на голос – в кухне возникает Элис.

– Но что? – поторапливаю я.

– Когда я пришла в гостиную, девочки уже были там, и Ханна стояла возле фотографий, – сообщает Элис. И поспешно добавляет: – Я не утверждаю, что разбила она, но выглядела Ханна, ну, знаешь, какой-то виноватой.

– Ясно, спасибо.

Впрочем, благодарности я не испытываю. Я в растерянности: неужели Ханна мне солгала? Смотрю на вынутую из рамки фотографию. Там, куда пришелся удар, она помята. Меня не покидает ощущение, что сделано это специально.

Я укладываю Ханну спать, вид у нее до сих пор подавленный.

– Покажешь мне остальные фотографии? – я помахиваю фотоаппаратом, прихваченным из кухни.

– Как хочешь.

Пусть Ханна и одета в милую пижаму с котятами, пусть волосы дочери аккуратно расчесаны, кожа сияет чистотой, а зубы блестят, пусть моя малышка с головы до ног выглядит на свои семь лет и ни годом больше, однако ведет она себя, как угрюмый подросток. Не грубит, нет, и не злится, но она равнодушна, словно просто терпит мое присутствие.

Я подсаживаюсь к ней на постель, включаю фотоаппарат и обещаю себе не демонстрировать бурных эмоций по поводу снимков Люка с Элис. Листаю фотографии, расспрашиваю Ханну, и мало-помалу напряжение ее отпускает, а голос начинает восторженно звенеть. Странно, но фотографии Люка и Элис в океанариуме я не нахожу. Ханна показывала этот снимок в числе первых, я точно помню. Молча проглатываю удивление – не хочу портить дочери радость.

Снимки подходят к концу. Хорошо, что я нашла время посидеть с Ханной и посмотреть фотографии. Люк предупреждал про их несметное количество, но мне было не в тягость, ведь настроение у Ханны явно поднялось.

Я натягиваю одеяло ей до подбородка, целую в лоб.

– Спокойной ночи, милая. Я тебя очень люблю. Ты ведь это знаешь, правда?

– И я тебя люблю, сильно-сильно, – с улыбкой отвечает Ханна.

– Я еще сильнее.

– А я еще сильнее-пресильнее!

– Все, спи, – улыбаюсь я и обнимаю ее. – Завтра в школу.

Я гашу свет и уже выхожу, когда темноту прорезает кристально чистый голосок Ханны:

– Я не трогала вашу фотографию.

Я включаю свет и вновь сажусь на кровать. Глажу Ханну по голове, смотрю в глаза.

– Я знаю, солнышко. Бог с ней. Не переживай.

– Она уже была разбита. Элис велела тебе не рассказывать. Потому что ты рассердишься.

Я невольно приподнимаю брови. Мне очень хочется соответствовать званию идеальной мамы, а значит, я должна проигнорировать это замечание, но не могу не помучить дочь расспросами еще немного.

– Вот как? Что еще она велела?

– Ничего, – пожимает плечами Ханна. – Не трогать фотографию.

– Хорошо, не переживай. Подумаешь, кусочек стекла. Мы его легко заменим. – Я вновь укутываю Ханну. – Ой, чуть не забыла. Дейзи отпускают к тебе в гости с ночевкой.

– Ура! – сияет Ханна. – Можно нам накрасить ногти? А кино посмотреть?

– Конечно. С попкорном.

– Спасибо, мам, ты лучше всех.

Ханна сворачивается калачиком под одеялом. Как хорошо, что она засыпает счастливой! Если бы и меня можно было осчастливить так легко…

Когда Люк наконец поднимается в спальню, я сижу в кровати, читаю. По крайней мере, делаю вид.