И сегодня заявился чуть свет, хочешь не хочешь, давай, говорит, дружить.

— Ой, такой чудесный день! Ах, какой день… — ворковала девушка… — Давай побегаем по травке!

А Эдмондо, в городе, разволновавшись, отпил два глотка и поставил кружку.

— Не пьешь?

— Нет. Вообще стараюсь не пить — я.

— Почему стараешься не пить — ты? — Глаза Тулио лукаво взблеснули.

— Не знаю… не знаю — я.

— За тебя — Эдмондо, будь здоров — ты. — Тулио выпил. — Ух, хорошо! Да, знаешь, Цилио искал тебя.

— Когда? — встрепенулся Эдмондо.

— Недавно проходил тут. Сказал, что хочет видеть — тебя.

— Правда? Где он? — Эдмондо встал.

— В роще ждет…

— Прошу извинить, приятно было посидеть с вами.

— Всего хорошего, всего… эдакий, — кинул вдогонку Тулио и шумно выдохнул: — Уф! Еле отвязался! — И захохотал. — Вот будет потеха! Озвереет Цилио.

«Пора, — решил Цилио, присаживаясь возле Розины. — Пора…» — и, оглядевшись, положил руку ей на плечо.

Девушка залилась смехом.

— Ты вот смеешься, Розина, — грустно сказал Цилио, — ты смеешься, а знаешь ли, что означает круговорот времени?

— Нет, не знаю, ой как интересно, расскажи, Цилио, расскажи, ты так чудесно рассказываешь…

— В году четыре времени, — начал Цилио, обнимая ее, — лето, осень…

Желтый, вялый лист упал на стол перед Тулио, он смахнул его и спросил Доменико:

— Шипучее пил когда-нибудь?

— Нет.

— Хочешь попробовать?..

— Не знаю.

— Тереза, нам два шипучего, да, смотри, не теплое, как в прошлый раз…

— Потом зима отступит, наступит весна, — проникновенно продолжал в роще Цилио. — Совершается круговорот времени, и все времена года хороши, хороши, правда, хороши?

— Да, — согласилась Розина, — а руку убери, при чем тут рука?

Цилио с нарочитой грустью усмехнулся.

— Гм… Объясню тебе, Розина, при чем… Круговорот времени — это чудесно, моя Розина, но плохо то, что при этом время уходит и не заметим, как нагрянет неизбежная старость, и тогда-то поймем, что мы ошибались, говоря: «Убери руку…»

— Что?.. — призадумалась Розина.

— А он не напьется? — спросила Тереза, ставя на стол две бутылки.

— Нет. Не напьешься, Доменико?

— Нет.

— Славным кажется мальчиком, — улыбнулась Тереза. — Одет с иголочки… но почему в зеленое, ему синее было бы к лицу.

— Почему?

— Потому что у него бледный цвет лица. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать исполнится.

— Совсем дитя! Как отпустила мать одного…

— У меня нет мамы.

— Нет мамы? — Тереза сочувственно положила руку ему на голову. — Прости, не знала.

Доменико не шевелился — длинные гибкие пальцы лежали на его голове.

— Бедный мальчик, — тихо сказала Тереза. — Кто же у тебя есть?

— Отец.

— С ним приехал?

— Нет, один.

— А здесь, в городе, кто у тебя?

— Никого нет.

— Бедняжка. — Тереза погладила его по волосам и, чуть приподняв ему голову за подбородок, спросила: — Хочешь, поцелую? Но только в щеку…

— Убери, говорю, руку! — взвизгнула в роще Розина — Как не стыдно! Я тебя порядочным считала…

— Уйдет, и эта осень уйдет, — сказал Цилио, подумав: «Замужние куда понятливей, куда сознательней…»— И придет весна, буйная, цветущая, зеленая, и эта поляна запестреет безымянно-безымянными цветами…

— Безымянно-безымянными? — оживилась Розина.

— Да, моя Розина. Ты любишь их?

— Ага, ах как ты чудесно сказал: безымянно-безымянными, да?

Да. Но и они исчезнут.

— Как это исчезнут? — опечалилась Розина и подумала: «У него красивые губы…»

— Исчезнут в круговороте времени. Все уйдем, исчезнем. Скажи мне прямо — я противен тебе?

— Нет, почему… Неужели мы правда уйдем, Цилио, нет, не верю, не хочу верить…

— Тогда зажмурься и увидишь, каким сладостным покажется течение времени…

И он осторожно поцеловал ее. Потом привлек к себе обеими руками и поцеловал крепче. Розина тоже обвила руками его шею, а когда Цилио поцеловал ее в третий раз, по спине его легонько постучали. Восприняв это как поощрение со стороны Розины, он так пылко припал к ее губам, что она невольно приоткрыла глаза и… взвизгнув, вырвалась из его объятий, а потом, для виду, для человека, постучавшего по спине распаленного страстью Цилио, влепила ему звонкую пощечину, вскочила и, подобрав длинный подол, опрометью кинулась прочь.

Оторопевший Цилио обернулся, уставился на незванного-нежданного, будто видел его впервые.

А увидел он Эдмондо.

— Нравится шипучее, Доменико?

— Да.

— А я — я нравлюсь? — Женщина грациозно подперла рукой бок.

Доменико потупился.

— Ха, какое счастье ему привалило, а он и не отвечает! — воскликнул Тулио. — Весь город за ней увивается, Доменико, да безуспешно.

— Вы назойливые, а он славный мальчик.

— Слишком стеснительный, не беда, конечно. Вчера выпил и все равно не пошел со мной к скверным женщинам.

— Правда? Говорю же, хороший мальчик. Зачем хорошему ходить к скверным?.. Взгляни на меня, не стесняйся.

Все так же подбоченясь, прищурясь, слегка приоткрыв уста, она взирала на Доменико сверху вниз.

— Что ты привязался, остолоп!

— Мне… мне сказали, что ты искал меня.

— На кой ты мне сдался! Какого дьявола пристал! Что тебе нужно, что?! — орал Цилио. — Отвяжись! Отстань!

— Тулио сказал, что ты ждешь тут — меня.

— Ух, покажу ему!.. А ты поверил, осел!

— Не осел — я… — тихо запротестовал Эдмондо и уронил голову, но вяло замутившийся взгляд его еще миг цеплялся за лицо Цилио. — Не осел — я… К дружбе с тобой стремлюсь — я.

— Пошел со своей дружбой…

Тереза внезапно переменилась.

— Уведи его, Тулио, боюсь.

— Боишься? Почему?

— Не знаю. — Она и вправду выглядела встревоженной.

— Что с тобой, Тереза? Его нечего бояться — до чертиков не напивается, не…

— Нет, не его боюсь…

— Кого же?

Женщина заулыбалась и, неторопливо спустив рукава, сказала своим приятным грудным голосом:

— Себя.

* * *

И Дуилио, именно такой, каким он был, вышел на улицу. Дуилио, исполнявший достойнейшую, почетнейшую для краса-горожан функцию — главного советодателя, вышел из дому, облаченный в национальный костюм, сунув трость под мышку, вышел из дому именно такой, каким был. А какой он, собственно, был? О, сложный вопрос! Можно сказать, к примеру, что Дуилио был маленький и толстенький, но… Нет, нет, он будет выглядеть смешным, а это совсем ни к чему. Так, может, представить его низеньким и щупленьким? Нет, нет, тогда Дуилио покажется невзрачным… А что, если изобразить его рослым и дородным? Нет уж, чего доброго вообразите, что он большой не только с виду, но и в переносном смысле, ведь каждый жаждет выявить в другом неявное… Ну, а если сказать, что он был высокий и тощий — так он не был ни высоким, ни низким, и среднего роста тоже не был. Каким же тогда он был, и, как вы полагаете, могут ли найтись слова, способные в точности описать второе лицо в городе?.. Слова, впрочем,