Я иду в ванную – ну так и есть, большая косметичка с кремами, косметикой и зубной щеткой здесь, также пакет с нижним бельем, халатом и ночной рубашкой, здесь же мои тапки. То есть я могу передвигаться только по квартире. Ладно же, это мы еще посмотрим. Как же, стану я сидеть здесь, тебя дожидаясь! Да я тебе сердце вырву за тот поганый трюк, который ты со мной сыграл!

В холодильнике свежее молоко, творог, йогурты, какая-то ветчина, в шкафчике свежий хлеб, печенье, кексы, на полу – пак с кока-колой, около мойки миска с фруктами. Вот гад! Решил подсластить мне пилюлю? А это что? Блин. Пакет из аптеки, в нем тампоны, таблетки от головной боли и баночка с витаминами. И это предусмотрел. Ну нет!

Я уже говорила вам, что плохо отношусь к людям, которые пытаются мной командовать? А Билли-Рей сейчас не просто попытался командовать, он реально сделал все, чтобы меня разозлить. Причем не просто разозлить, а привести в ярость. И он это вряд ли понимает, иначе просто убил бы меня, потому что я найду способ выбраться из этого клоповника. Правда, я не знаю, далеко ли уйду без денег и документов, но это дело десятое, главное – выбраться.

Я выпиваю йогурт, поглядев на количество калорий, и съедаю пончик с малиной. Это моя единственная еда за сегодня, и я радуюсь: шаги к тому, что я наконец стану выглядеть нормально, пока не так трудны, как я думала. Ну, так держать, и скоро, глядишь, можно будет не стесняться своих фотографий.

В комнатах пыльно, старуха умерла несколько дней назад, хоронили ее на местном кладбище соседи, я тоже сдавала деньги на похороны. Интересно, как это можно было сделать – переписать на меня ее квартиру? Влезть в государственный реестр невозможно, разве что у тебя есть отличный хакер, а сам Билли-Рей не хакер, это точно. Ну, неважно.

Я открываю шкаф с одеждой, и от отвращения меня мутит. Одежда пахнет старухой, запах этот кругом, и мысль о том, что мне нужно рыться в ее вещах, приводит меня в отчаяние. Но выбора нет, мне нужна одежда, чтобы выйти отсюда. Так, вот серое драповое пальто с почти хорошим воротником из чернобурки – я никогда не видела, чтобы Тамила Афанасьевна его носила. Конечно, оно мне мало, но есть еще одно пальто, похожее на это, только темнее, и воротник такой же, и тоже не помню его на соседке. И вот, в углу, стоит старая швейная машинка – надеюсь, исправная, а потому все поправимо. Второй воротник пойдет на манжеты, часа полтора-два – и из двух пальто я сделаю одно.

С обувью сложнее. Покойная носила, наверное, тридцать пятый размер – маленькая, тщедушная старушонка, в потертой смешной шляпке, кормила голубей в парке, понятно же, что при таком росте размер ноги был у нее игрушечный.

А вот ее фотография на комоде, ей здесь лет тридцать, она была милой курносой дамочкой с ямочками на щеках. А я помню ее старой, сморщенной, бледной, а в последний раз она реально была испугана. Кто мог преследовать старушку? А если это не было ее фантазией? Черные риелторы – ради квартиры? Этого я уже не узнаю, и никто не узнает, потому что теперь Тамилы Афанасьевны нет, и я роюсь в ее вещах, безжалостно расшвыриваю остатки ее жизни, врываюсь в ее личное пространство, и все эти вещи, которые она любовно хранила, не значат для меня ровным счетом ничего. И если она где-то там еще есть и смотрит на свою квартиру, я не думаю, что она рада тому, что я сейчас делаю.

Блин, а ведь и правда нехорошо. Но дело в том, что у меня нет иного выхода, ведь я не могу сидеть здесь и ждать Билли-Рея, потому что нельзя верить единожды предавшему. Никому нельзя верить вообще. Конечно, это не делает мои поступки лучше, но хоть какое-то оправдание.

– Вам ведь не нужны больше эти вещи.

Это я говорю вслух, надеясь, что не впустую. Если она где-то там, то должна понимать, что я влипла в очень скверную историю и у меня нет выбора, а потому я так поступаю. Ну ведь правда же, эти вещи больше ни к чему их хозяйке. Да, они все еще ее, они хранят ее энергетику, они не виноваты, что остались бесхозными, но я тоже не виновата, что кто-то убил Папашу и охотится за мной, а Билли-Рей оказался подлецом.

На дне шкафа стоят коробки с обувью – ну понятно, так я и думала, тридцать пятый размер. И куда мне с моим сороковым? И даже если я сделаю себе пальто, босиком по снегу я не побегу, Билли-Рей это знал.

А вот коробки побольше.

Я отбрасываю сложенное одеяло и достаю их. В одной мужские кожаные ботинки, совершенно новые, но сделанные, видимо, в семидесятых годах прошлого столетия. Сорок второй размер, желтая кожа, толстая подошва… Ну, при нужде я их надену, конечно. Во второй коробке мужские же сапоги, черные, размер тот же, но их надевали – не часто, но надевали, и я бы голосовала за ботинки, если бы они не были желтыми, а значит, придется напялить эти сапоги, они не будут привлекать ненужное внимание. Если надеть длинную юбку, которой нет.

Ладно же.

Я открываю второй шкаф: здесь платья, все старые, странных расцветок и фасонов – я словно вернулась на целую жизнь назад. Тамила Афанасьевна, похоже, тоже тяжело расставалась с вещами, они ей, наверное, напоминали ушедшую молодость. И если детей у нее не было, то какой-то мужчина водился, судя по обуви в шкафу. Но куда он делся, если она хранила его сапоги? Умер? Пропал без вести? Никто не хранит полвека ботинки человека, который причинил боль.

Я разбираю платья. Ага, вот черное шерстяное, и еще одно из странной ткани, в крупных ярких цветах. Из них и сооружу длинную юбку, которая отвлечет внимание от мужской обуви. Ну, по крайней мере, сочтут, что унисекс, сейчас это в тренде. Надеюсь, что машинка работает, это «Зингер» с ножным приводом, они неубиваемые. И надеюсь, что соседи снизу глухие.

Хотя – упс! – снизу находится какой-то офис, и сейчас там, я думаю, уже никого нет: на часах, висящих на стене, стрелки показывают девятый час. Интересно, куда я пойду, когда выберусь, у меня идей на этот счет нет никаких.

Вытащив машинку, я проверила ее – работает, слава всем богам. Немецкое качество есть немецкое качество, и машинка, сработанная в тридцатых годах прошлого века, отлично послужит мне. Теперь бы найти нитки, ножницы и прочее, но, если здесь есть машинка, остальное тоже имеется.

Я методично обыскиваю квартиру. Покойная Тамила Афанасьевна жила скромно, и тем не менее вкус у нее был. Хороший фарфор, неплохая хрустальная посуда, постельное белье тоже отличное, хоть и не новое. Несколько альбомов с фотографиями, аккуратные, очень красиво оформленные, коробка с письмами, на полке шляпные коробки, в них полтора десятка шляпок, и две совершенно новые, с бирками парижской фирмы, – они настолько элегантные, что хозяйка, видимо, не решилась их надеть. Некуда было ей носить такие шляпки. Их в нашей стране тогда всем некуда было носить, но был в жизни этой умершей женщины кто-то, кто эти шляпки ей привозил. А умерла она одинокой, никому не нужной старухой с манией преследования, и только голуби в парке какое-то время будут слетаться на то место, где она их каждый день кормила, но потом поймут, что она не приходит, и тоже забудут о ней. Блин, как жаль.

А ведь это и со мной произойдет когда-то. И, может быть, даже скорее, чем я думаю. Меня не станет, а в моей квартире будет вот так же рыться кто-то, небрежно перебирая вещи, которые мне дороги, а для него они будут просто хламом, ничего не значащим и досадным. И когда эти вещи будут безжалостно выброшены, не останется ничего, что напоминало бы обо мне.